— Что ты делаешь?
— Ничего, мама. Просто смотрела на свою бывшую комнату, как ты мне сказала…
— Я не твоя мама! Кто ты такая?
Я делаю шаг вперед, но она отступает назад.
— Это я, мама. Это Анна. Мы только что разговаривали внизу, помнишь?
Страх сменяется гневом.
— Не неси чушь! Анне пятнадцать лет! Как ты смеешь прийти в мой дом, притворившись ею! Кто ты?
Она ведет себя так, как описывал мне Джек, но я ему не верила. Ее лицо искажено от страха и ненависти. Такую мать я больше не узнаю.
— Мама, это я, Анна. Все в порядке…
Я хочу взять ее за руку, но она отдергивает руку и поднимает ее над головой, словно замахиваясь, чтобы меня ударить.
— Не трогай меня! Немедленно убирайся из моего дома, или я позвоню в полицию! Не думай, что я этого не сделаю.
Я не могу сдержать слез и плачу. Этот вариант женщины, которую я знаю, разрушает воспоминания о ней настоящей.
— Мама, пожалуйста.
— Убирайся из моего дома!
Она снова и снова выкрикивает эти слова.
— Убирайся, убирайся, убирайся!
Он
Вторник 10.35
Я сажусь в машину и жду, сам точно не зная чего, и уже понимаю, что ничего хорошего не будет. У меня смешанные воспоминания о доме моей бывшей тещи, и, когда я здесь, мне всегда не по себе. Анна никогда не любила сюда приезжать. Я всегда думал, что это как-то связано с ее отцом. Потеря родителя оставляет огромную пустоту в жизни человека, но потеря ребенка оставляет еще большую пустоту. В этом доме мы в последний раз видели нашу маленькую девочку в живых. Но тогда мы этого не знали. Оставить ребенка на вечер с бабушкой — что могло быть надежнее.
Думаю, в определенном возрасте — для всех он разный — вы наконец понимаете: все, что с вашей точки зрения играло какую-то роль, на самом деле ничего не значит. Часто это случается, когда вы теряете единственное, что действительно имело значение, но уже слишком поздно. Нашей маленькой девочке было всего три месяца и три дня, когда она умерла. Иногда мне кажется, что она просто была слишком прекрасной и совершенной для существования в таком несовершенном мире.
Мой телефон жужжит — читая сообщение, я испытываю отвращение, смешанное с азартом, и мне становится стыдно. Затем кто-то стучит кулаком в довольно грязное окно моей машины, и я едва успеваю сдержаться и не разразиться проклятиями. Жаль, что я не взял у Прийи еще одну сигарету на потом. В смысле, чтобы сейчас ее выкурить. Сегодня будет по-настоящему плохой день.
Вручную опускаю стекло — такая у меня старая машина — и более четко вижу свою бывшую жену, она явно в гневе.
— Ты меня преследуешь? — спрашивает она.
Ее лицо покрыто пятнами, и я замечаю, что она плакала. В руках она держит свое пальто, хотя на улице морозно. Словно она так спешила уйти, что не успела его надеть.
— Ты бы поверила, если бы я сказал нет?
— Как ты смеешь заниматься здоровьем и жильем моей матери?
— А теперь подожди. Я не знаю, что она тебе рассказала и в каком состоянии сейчас была, но за последние шесть месяцев ей стало значительно хуже. Тебе это было бы известно, если бы ты хоть раз ее навестила.
— Она моя мать, и тебя это не касается.
— Ты опять не права. У меня есть доверенность.
— Что?
Анна на миллиметр отступает от машины.
— Некоторое время назад произошел один случай. Я пытался сообщить тебе, но ты все время игнорировала мои звонки. Она обратилась ко мне за помощью. Это была ее идея.
У Анны краснеет лицо, словно ее ударили в буквальном смысле слова.
— О чем вообще идет речь? Ты пытаешься продать дом моей матери за ее спиной? Так? Обмануть ее, чтобы она дала тебе деньги, поскольку понял, что жить на одну зарплату немного труднее?
Удар под дых, который она наносит, обороняясь, причиняет мне острую боль.
— Ты же знаешь, что это не так, — говорю я.
— Разве?
— Независимо от того, вместе мы или нет, я по-прежнему забочусь о твоей матери. Она хорошо относилась ко мне и к нам. То, что случилось с Шарлоттой, — не ее вина.
— Нет, потому что она твоя.
Теперь меня словно ударили в грудную клетку.
У Анны такой вид, будто она сожалеет о своих словах так же сильно, как я сожалею о том, что их услышал. Но от этого они не становятся менее правдивыми. Я перевожу дыхание и продолжаю.
— Послушай, твоя мать в не очень хорошей форме, и кто-то должен делать то, что для нее лучше всего.
— И это ты, так ведь?
— В отсутствие кого-либо еще, да. Ради бога, люди видели, как она с потерянным лицом глубокой ночью ходит по городу в одной ночной рубашке.
— Что? Я тебе не верю.
— Прекрасно. Я все сочиняю. Значит, вчера тебя не было в Блэкдауне?
Я не хотел вот так взять и обвинить Анну, но выражение ее лица говорит гораздо больше, чем, как я полагаю, скажет ее ответ.
— Ты что, окончательно потерял остатки своего крошечного разума? Нет, вчера меня здесь не было, — говорит она.
— Тогда почему в твоей машине квитанция за парковку, которая свидетельствует о том, что была?
Она колеблется только одну секунду, но мне хватает этой секунды, чтобы все понять, и она это знает.
— Не представляю, о чем ты говоришь, но предлагаю тебе с этой минуты оставить в покое меня, мою машину и мою мать. Понятно? Заботься о своей семье и выполняй свою работу, в свете всего случившегося.
И тут я вижу, что лицо Анны напоминает мне мою дочь, ее глаза. Говорят, что дети похожи на своих родителей, но иногда бывает наоборот. Все возвращается, и я не могу ранить ее еще больше.
— Хороший совет, — замечаю я.
— Это какая-то слежка. Тебе не следует здесь быть.
— Нет, не следует.
Она замолкает, словно я стал говорить на иностранном языке, которым она не владеет в совершенстве.
— Ты со мной согласен? — спрашивает она.
— Да. Похоже, да.
Я всматриваюсь в лицо, которое так долго любил, и наслаждаюсь незнакомым выражением удивления. Анна редко удивляется. Я знаю, что ни под каким видом не должен это делать, но хочу увидеть ее реакцию на слова, которые мне не следовало бы произносить.
— Мертвая женщина — Рейчел Хопкинс.
Я чувствую, что стал физически легче, сказав ее имя вслух.
Лицо Анны совершенно не меняется, будто она меня не услышала.
— Ты помнишь Рейчел?
