— Конечно, мои отпечатки пальцев появились на этом телефоне только сейчас, как они могли появиться раньше?
Прийя выступает вперед.
— Сэр, извините, я…
— Ты что, предполагаешь, что я позвонила сама себе и дала наводку? — перебивает ее Анна.
— Я еще ничего не предполагаю, но по-прежнему собираю улики. Пожалуйста, пойдем сейчас со мной. Прийя, вы оставайтесь здесь и ждите группу. Проследите, чтобы они проверили каждый угол и каждую щель в этом кабинете. Тот, кто убил Хелен Вэнг, был здесь.
Я держу дверь для Анны — я же все-таки джентльмен, — а в ответ, проходя мимо, она одаривает меня одним из своих неодобрительных взглядов. За последние несколько месяцев нашего супружества я к ним привык. Сначала мы молча идем по школьным коридорам, но ей не надо ничего говорить, поскольку я и так знаю, что она кипит от злости. У мужей и жен вырабатывается собственный молчаливый язык. Они не забывают, как на нем говорить, — даже если разводятся — и бегло считывают выражения лиц друг друга, жесты и непроизнесенные слова.
— Куда мы сейчас идем? — наконец спрашивает она.
— Вывожу тебя из помещения.
— Я все равно буду освещать эту историю.
— Как хочешь.
— Ты считаешь, что я не должна?
— С каких это пор тебя беспокоит мое мнение?
Она останавливается, но я больше не хочу продолжения. Я так устал спорить по любому поводу, кроме того, что нас сломало, хотя именно это мы должны были как следует обсудить, чего так и не произошло.
— Ты мне веришь, так? — спрашивает она.
Тридцатишестилетняя женщина, стоящая передо мной, превращается в застенчивого и испуганного подростка, которого я знал двадцать лет назад. В тихую девочку, с которой моя сестра и Рейчел Хопкинс дружили по неизвестным и непонятным мне причинам. Она была совсем другой. Тогда девочки были для меня даже большей тайной, чем сейчас для меня являются женщины.
— Ты говоришь, что сегодня утром тебе позвонили ровно в пять.
— Да.
— И что ты не узнала голос и даже не можешь сказать, кто звонил: мужчина или женщина?
— Правильно. По-моему, голос был искажен.
Я не могу не поднять бровь.
— Интересно. Как ты думаешь, почему кто-то сообщил тебе об этом убийстве? — спрашиваю я, но она пожимает плечами.
— Потому что видели по телевизору, как я освещаю первое убийство?
— Тебя не беспокоит, что это может быть нечто более личное?
Анна смотрит так, словно хочет мне что-то сказать, но затем, похоже, передумывает. У меня нет времени играть в прятки, и я иду дальше.
Мы доходим до парковки, и я вижу, что грузовик со спутниковыми тарелками уехал. Здесь практически никого нет, почти как прошлым вечером, когда я сюда заезжал. Я никому об этом не сказал, поскольку знаю: факт, что я был здесь, равно как и на месте преступления в лесу в понедельник вечером, выставляет меня не в самом лучшем свете. Полицейские машины и машины прессы все еще припаркованы на стоянке перед школой, куда я сейчас собираюсь увести Анну.
— Где твоя группа? — спрашиваю я.
— Они не знали, на сколько меня задержали, и, наверное, пошли завтракать.
— Провожу тебя до твоей машины, — говорю я, заприметив вдали красную «Мини», которую терпеть не могу.
— Черт возьми, ты действительно хочешь, чтобы я убралась.
Анна ждет ответа, но я молчу. Мы продолжаем идти, каждый шаг тяжелее предыдущего — на нас как по заказу давит наше неловкое молчание. Она, кажется, не замечает разбитого стекла, пока я ей не показываю.
Кто-то разбил окно ее машины.
— Ну что же, превосходно, — говорит она, подходя немного ближе и пытаясь заглянуть внутрь.
— Ничего не трогай.
Не сводя глаз с Анны, звоню Прийе и прошу ее кого-нибудь сюда прислать.
— Чего-то не хватает? — спрашиваю я, едва закончив разговор.
— Да, дорожной сумки. Она лежала на заднем сиденье.
— Ты по-прежнему думаешь, что к тебе это не имеет никакого отношения? Кто-то — уверен, что убийца — позвонил тебе и сообщил о второй жертве. Теперь окно твоей машины разбито, и твоя сумка украдена. Ты знала обеих жертв. Ты не думаешь, что это своего рода предупреждение?
— А ты? — спрашивает она, подняв на меня глаза.
Ее лицо заметно бледнее, чем раньше, и у нее по-настоящему испуганный вид. Я не знаю, обнять ее или возненавидеть. Не сомневаюсь — она мне недоговаривает.
— Я солгала, — произносит она.
Сердце начинает так сильно биться в груди, что я боюсь — она может услышать.
— Что ты имеешь в виду? Насчет чего?
— Я правда волнуюсь, что это может иметь ко мне какое-то отношение, но, клянусь, я никак не замешана. Ты должен это знать.
— Хорошо, — говорю я.
Я скажу то, что ей нужно услышать, и тогда она скажет то, что я хочу знать. Мы оба знакомы с этой уловкой.
— Прошлым вечером мне показалось, что за мной кто-то наблюдает, — говорит она, и я подавляю в себе желание сказать ей, что чувствовал то же самое. — Понимаю, как глупо это звучит, но думаю, что кто-то был в моем гостиничном номере и переставил вещи. Я решила, что у меня паранойя, поскольку я устала и…
Ей не надо говорить мне, что она выпила. Я уже догадался. Мне кажется, я что-то улавливаю в ее дыхании, даже сейчас.
— Твой оператор ночевал в той же гостинице?
— Это был не Ричард.
— Откуда ты знаешь?
— Зачем ему было это делать? Похоже, это все связано с Блэкдауном, может быть, это кто-то, кто знал меня раньше?
— Почему ты так думаешь?
— Насколько хорошо ты знал Рейчел? — спрашивает она. — Ты видел ее с тех пор, как переехал сюда?
Несколько раз, во всевозможных местах и позах.
— Думаю, ее видели все. Она была из тех женщин, на которых все смотрят.
При этих словах Анна делает другую гримасу, которая ей на самом деле не идет. И все равно я считаю, что справился с вопросом наилучшим образом, не прибегая к вранью. Она всегда понимала, когда я лгал.
— Но насколько хорошо ты знал Рейчел? — снова спрашивает Анна. Я представляю себе, что у меня на лбу выступает тоненькая полоска пота, но тут моя бывшая продолжает говорить, не дождавшись ответа, что у нее всегда довольно хорошо получалось. — Когда мы были детьми, все всегда считали ее очень доброй… но у Рейчел была и темная сторона. Она ее хорошо скрывала, но она была и, может быть, оставалась в ней до последнего.
— Извини, ты меня запутала. Какое это имеет отношение к тебе? — спрашиваю я.
