Погибшая женщина полностью одета. Все на ней выглядит дорого: шерстяное пальто, с виду шелковая блузка и черная кожаная юбка. Не хватает только туфель — что не совсем вяжется с прогулкой по лесу. Невозможно не заметить ее маленькие, хорошенькие ножки, но я пристально смотрю на блузку. Видно, что она была белого цвета, как и кружевной лифчик под ней. Обе вещи теперь окрашены в красный цвет. Искромсанная плоть и разорванная в клочья ткань говорят о том, что женщине нанесли множество ножевых ранений в грудь.
У меня возникает странная потребность дотронуться до нее, но я этого не делаю.
И тут я обращаю внимание на ногти жертвы. Их грубо подстригли на скорую руку, но это не все. Терпеть не могу, когда меня видят в очках, но зрение у меня уже не то, что раньше, — я достаю очки, которые купил без рецепта и держу для экстренных случаев, и вглядываюсь более пристально.
На ногтях ее правой руки красным лаком написано:
ДВУ.
Я смотрю на левую руку. Там тоже надпись, но другая:
ЛИЧНАЯ.
Это преступление не совершили в состоянии аффекта — его планировали.
Возвращаюсь обратно в здесь и сейчас и понимаю, что Прийя еще ничего не заметила — она была слишком сильно занята, читая мне записи и излагая свои мысли. Я давно понял, что она может говорить, пока ее специально не попросят остановиться. Слова спотыкаются друг о друга, выскакивая из ее рта и запрыгивая в мои уши. Я пытаюсь выглядеть заинтересованным, переводя ее поспешные предложения по мере того, как она их произносит.
— …Я инициировала все стандартные процедуры золотого часа. В этой части города нет камер наружного наблюдения, но мы собираем кадры, снятые на главной улице. Полагаю, что она вряд ли пришла сюда босиком в разгар зимы, но без какого-либо удостоверения личности или паспорта транспортного средства — стоянка была полностью пуста — я не могу прибегнуть к автоматическому распознаванию номерных знаков…
Люди в состоянии стресса редко говорят то, что на самом деле имеют в виду, и все, что я слышу, — отчаянные попытки доказать мне, что она может справиться с ситуацией.
— Вы видели раньше мертвое тело? — перебиваю ее.
Прийя немного выпрямляется и выдвигает вперед челюсть, как недовольный ребенок.
— Да. В морге.
— Это не то же самое, — едва слышно бормочу я.
Я могу научить ее очень многим вещам, причем она не знает, что ей надо им учиться.
— Никак не могу понять: какую мысль хотел донести до нас убийца, — произносит Прийя, вновь заглянув в блокнот, где я вижу начало одного из ее многочисленных списков.
— Он хотел сообщить нам, что жертва была двуличной, — отвечаю я. Прийя явно смущена. — Ее ногти. Думаю, кто-то отрезал их и написал сообщение.
Прийя хмурится, потом наклоняется, чтобы получше рассмотреть. Она смотрит на меня с восхищением, словно я Эркюль Пуаро. Кажется, моя суперсила заключается в умении читать.
Я отвожу от нее глаза, вновь обращаю внимание на лицо лежащей в грязи женщины и даю одному из криминалистов указание сфотографировать труп со всех сторон. Погибшая похожа на человека, которому нравилось фотографироваться, — тщеславие проступало в каждой ее черте. Вспышка ослепляет меня, и я вспоминаю другое место и другое время: Лондон, несколько лет тому назад, репортеры и операторы на углу улицы шумно требуют снять то, что они не захотели бы увидеть. Я блокирую воспоминание — не выношу прессу — и замечаю кое-что еще.
Рот мертвой женщины слегка приоткрыт.
— Посветите фонариком на ее лицо.
Прийя выполняет мою просьбу, и я снова встаю на колени, чтобы поближе рассмотреть тело. Некогда розовые губы посинели, но я вижу что-то красное, спрятанное в темном промежутке между ними. Я протягиваю руку и хочу потрогать, не думая ни о чем, словно зачарованный.
— Сэр?
Прийя упреждает меня, не дав совершить ошибку. Она подходит так близко, что мне становится не по себе, настолько близко, что я чувствую запах ее духов и дыхание: слабый аромат недавно выпитого чая. Поворачиваюсь и вижу старую морщину на ее молодом лице. Я склонен думать, что вся эта история — в первый раз обнаружить тело в лесу — расстроила и немного взволновала ее, но могу и ошибаться. Пытаюсь вспомнить, сколько Прийе лет — возраст женщин дается мне с трудом. Если бы мне пришлось определять, я бы сказал плюс-минус тридцать. Все еще полна амбиций, уверена в своем собственном потенциале и ни следа разочарований, которые еще преподнесет ей жизнь.
— Разве мы не должны ждать, чтобы тело сначала осмотрел патологоанатом, а потом уже сможем до него дотрагиваться? — спрашивает она, уже зная ответ.
Прийя придерживается правил, как хороший врун придерживается своих баек. Она произносит «патологоанатом», словно ребенок, который в школе только что выучил новое слово и хочет, чтобы окружающие услышали, как он употребляет его в предложении.
— Безусловно, — отвечаю я и делаю шаг назад.
В отличие от моей коллеги, я видел много трупов, но это дело не похоже ни на одно из тех, над которыми мне доводилось работать. Я снова немного отключаюсь, пока Прийя гадает, кто эта женщина. Похоже, это только начало, и я сомневаюсь, браться ли мне за расследование. Двух одинаковых убийств не бывает, и с тех пор, как я занимался делом, отдаленно напоминающим это, многое изменилось. Изменилась работа, изменился я, но проблема не только в этом.
Никогда раньше я не расследовал убийство человека, с которым был знаком.
А я хорошо знал эту женщину.
Я был с ней прошлым вечером.
Она
Вторник 06.30
У всех нас есть секреты, и о некоторых мы не рассказываем даже самим себе.
Открыв глаза, сначала не понимаю, что меня разбудило, сколько времени и где я нахожусь. Все черным-черно. Мои пальцы нащупывают прикроватную лампу, которая проливает некоторый свет на ситуацию, и мне приятно видеть знакомые очертания собственной спальни. В таком состоянии я всегда чувствую облегчение, когда осознаю, что проснулась дома.
Я не из тех женщин, о которых вы читаете в книгах или видите в телесериалах. Они часто и слишком много пьют и забывают, что делали накануне вечером. Я не алкоголичка-любитель и не ходячее клише. У каждого из нас есть пагубная страсть: к деньгам, успеху, соцсетям, сахару, сексу… Список можно продолжать до бесконечности. Я предпочитаю алкоголь. Иногда мне нужно время, чтобы вернулась память, и я не всегда испытываю радость или гордость от того, что натворила, но я всегда помню. Всегда.
Это не означает, что я должна рассказывать об этом всему свету.
Порой я считаю себя ненадежным рассказчиком собственной жизни.
Порой я считаю, что мы все такие.
Первое, что всплывает в памяти, — я потеряла работу моей мечты, и воспоминание о том, что мой худший кошмар воплотился в жизнь, ранит меня физически. Выключаю свет — я больше не хочу видеть предметы так отчетливо, — ложусь обратно в кровать и зарываюсь в простыни. Обхватив себя руками и закрыв глаза, вспоминаю, как в середине дня вышла сначала из кабинета Тощего инспектора, а затем из отдела новостей. Домой я поехала на такси — я не слишком твердо держалась на ногах, чтобы дойти пешком, затем позвонила матери и рассказала, что случилось. Это было глупо, но больше позвонить было некому.
