— А что будет с Прийей?
— Она сделала все, что должна была.
— Она выстрелила в тебя, Джек.
— Знаю, что выстрелила. У меня есть доказательство — дырка в плече. Но если бы мы поменялись ролями, я, наверное, сделал бы то же самое. Прийя спасла тебя и твою маму.
— Кстати… По словам мамы, Прийя приходила к нам домой и задавала вопросы.
— Если это так, она просто выполняла свою работу. Кэт Джонс очень умело заметала следы и пыталась свалить вину на других людей, но у нее дома нашли улики, которые связывают ее с каждым убийством — включая детские дневники, в которых она довольно красочно описывала, как сильно она вас всех ненавидит. Особенно тебя. Она считала, что ты притворялась ее подругой, а потом предала ее. Прийя была свидетелем ее нападения на твою мать и, к счастью, снова оказалась на месте вовремя, не дав Кэт ранить тебя. Полиция пока еще не может найти нож — что, честно говоря, странно, ведь вы все трое видели его в руках Кэт, — но прочесывает в лесу каждый дюйм в том месте, где это случилось, и я уверен, что нож всплывет. Криминалисты считают, что во всех четырех нападениях использовалось одно и то же орудие, и я на девяносто процентов убежден, что она убивала в одиночку.
Я все время об этом думаю.
Я могу понять, что Кэтрин Келли выросла и стала Кэт Джонс, но у меня не укладывается в голове, что она разработала такой жуткий план мести девочкам, которые травили ее в школе. В это трудно поверить, но все остальные, похоже, так и сделали. Я чувствую взгляд Джека и беру себя в руки.
— Мне очень жаль Зои, — говорю я.
Он смотрит в сторону и слегка морщится.
— Откуда ты знаешь? Прессе это еще не сообщили…
— Врачи и медсестры сплетничают не меньше журналистов. Я подслушала.
Он кивает.
— Не представляю, как мне сказать моей племяннице, что ее мама умерла.
— Ты был прекрасным отцом, и я не сомневаюсь, что ты превосходный дядя. Оливии повезло, что у нее есть ты. Будет тяжело, но ты справишься.
Он не может смотреть мне в глаза, и я знаю, что мы оба вспоминаем нашу дочь.
— Я много об этом думал и собираюсь вернуться обратно в Лондон, — говорит Джек. — Не хочу здесь оставаться. Продам родительский дом и вернусь в Службу столичной полиции, но, может быть, устроюсь на полставки, чтобы заботиться об Оливии. Я еще не продумал все до конца. Но…
— Похоже, что продумал.
— Ну, она — это… это все, что осталось от моей семьи.
Его мысль наводит меня на собственные размышления.
— Ты был прав по поводу мамы — ей надо больше помогать, особенно сейчас, когда мы знаем, насколько она плоха. Извини, я должна была послушать тебя.
— Ого, я могу записать это в протокол? — спрашивает он, и я изо всех сил стараюсь улыбнуться.
Извинение получилось довольно вялым, но в любом случае он его принял. Иногда так хочется получить прощение от того, кого любил, что хватает и самой малости.
— Я разузнаю об этом доме для престарелых, который ты предложил, и постараюсь сама его оплачивать. Тогда ей не придется продавать наш коттедж — это всегда больше всего ее беспокоило, — говорю я ему.
— Потому что она будет скучать по своему саду и пчелам?
— Именно, — отвечаю я после очень короткой паузы.
Он берет мою руку в свою, и мне становится так хорошо. Сущий пустяк, но я плачу, только не от грусти, а от надежды.
— Может быть, мы сумеем помочь друг другу, — произносит он.
— Хорошо бы.
— Ты знаешь, я…
— Знаю.
Ему не надо говорить, что он меня по-прежнему любит. Я испытываю те же чувства.
Он
Пятница 14.45
Она дает мне подержать свою руку, а потом начинает плакать.
Увидев Анну на больничной койке, я вспомнил рождение нашей дочери. Словно не было всех этих лет, всей боли и всего горя, и мы вернулись назад. Возможно, не к самому началу, но к тому месту, где мы еще не были сломлены.
По правде говоря, хотя у меня вроде бы есть план, на самом деле я не знаю, что будет дальше. Но, может быть, мне и не надо этого знать. Может быть, жизнь уже выработала план для всех нас, и мы только теряемся, когда отходим от него под воздействием страха, боли или большого горя. Смерть Шарлотты сломала нас, в этом нет сомнения. Но иногда можно починить то, что сломалось. Просто нужно время и терпение.
Я выпускаю руку Анны, поскольку нахожусь в замешательстве от происходящего. Она так смотрит на свои пальцы, словно я причинил ей боль, слишком сильно сжимая их. А может, я поступал так всегда? Я не спал несколько дней и не хочу никому делать хуже, чем есть, сказав или сделав что-то не так.
— Мне надо идти, — говорю я. Вид у Анны смущенный. — Часы посещения, помнишь? Я уже нарушаю правила.
Она кивает, но при этом видит меня насквозь. Так было всегда. Анна избегает смотреть мне в глаза, словно боится того, что может в них увидеть. Затем задает последний вопрос. Такой простой и, тем не менее, полный смысла для нас обоих.
— Ты еще придешь?
— Конечно.
Я очень нежно целую ее в лоб и ухожу, не оглядываясь. Мне не надо было придумывать ответ, но это не означает, что он правдив.
Она
Пятница 15.00
Я смотрю, как он уходит, затем вытираю лицо и нажимаю на маленькую красную кнопку рядом с кроватью. К счастью, сестра средних лет приходит ко мне через пару минут, — мне нельзя терять время. У нее стрижка пикси и большие зеленые глаза, которые она так сильно подвела, что подводка немного растеклась. Отмечаю, что она выглядит как минимум на десять лет старше, чем на фото на бейджике.
— Все в порядке? — спрашивает она.
— Мне надо уйти из больницы.
Ее лицо застывает, а мозг играет в догонялки, переваривая мои слова.
— По-моему, это не очень хорошая идея.
Из-за ее покровительственного тона теперь она мне нравится меньше, чем минуту назад.
— Наверное, да, но я собираюсь это сделать. Спасибо вам за все, но мне действительно надо уйти. Мне нужно подписать какие-нибудь бумаги о том, что я ухожу по доброй воле?
Я делаю это не в первый раз, правила мне знакомы. Я не могу находиться в больнице — здесь пахнет смертью и отчаянием, — и меня ждут кое-какие безотлагательные дела.
— Позвольте мне сходить за врачом, — говорит медсестра.
Я жду врача, лежа в постели. Без сомнения, врач попробует убедить меня остаться, но это бессмысленно. Если я что-то решила, никто меня не переубедит, включая меня саму.
