— Только еще один вопрос, — говорит она. — Ты не знаешь, кто мог желать зла твоей маме? Кто-нибудь, с кем она ссорилась или конфликтовала?
Сигрид смотрит на нее с бесконечно усталым видом.
— Ссорилась? В смысле, кроме папаши? Да практически со всеми, с кем общалась.
— Ты имеешь в виду кого-то конкретно?
— Я понятия не имею, что она делала и с кем общалась. В последние годы мы почти не контактировали.
Она умолкает, глаза пустеют.
— Ладно, Сигрид, — говорит Карен. — Не будем больше мешать тебе сегодня, но, возможно, нам придется потолковать еще раз. — Она достает из кармана куртки визитную карточку. — Вот мой номер телефона. Если что-нибудь вспомнишь, позвони. Или если просто захочешь поговорить, — добавляет она, сама не зная, что имеет в виду. Вряд ли Сигрид Смеед по доброй воле надумает излить душу отцовской коллеге. Полицейской.
Она кладет карточку на столик и встает. Когда Карл закрывает дверь, Сигрид по-прежнему не шевелясь сидит на диване.
Ей бы не мешало запереться, думает Карен.
20
В лифте оба молчат. Выходя из подъезда, замечают троих подростков лет тринадцати: словно крысы, они кидаются врассыпную от машины Карен.
— Вот поганцы, почему они не в школе? — сердито бросает Карл, разглядывая черную надпись на лобовом стекле: ищейки хреновы.
— Пожалуй, вопрос в том, откуда им известно, кто мы, машина ведь без логотипа, — замечает Карен.
Карл со злостью смеется, пробует оттереть рукавом куртки черные буквы.
— Эти гаденыши чуют полицейского за полсотни метров. У них это в генах.
— Кончай, куртку испортишь. И хватит браниться.
Она открывает дверцу, включает дворники. Карл садится на пассажирское сиденье. Машину наполняет слабый запах спирта, меж тем как моющая жидкость превращает черную краску в серую жижу, которую дворники размазывают по стеклу.
— Паршивая история, — немного погодя роняет Карл.
Карен молча кивает.
— Ты уверена, что хочешь сама поговорить с Юнасом? Может, вдвоем будет легче?
— Спасибо, очень мило с твоей стороны, но думаю, я все-таки и на сей раз лучше съезжу одна. Вчера мы не слишком продвинулись, он… был в шоке и не очень-то шел на разговор.
Карл искоса смотрит на нее.
— В смысле, под банкой? Я бы не стал его осуждать, подумаешь — хватил лишку. Я бы тоже хватил, если б кто убил мою бывшую. Пусть даже она сущая ведьма, — добавляет он, и Карен не уверена, кого он имеет в виду — свою бывшую жену или Сюзанну Смеед.
Да не все ли равно? — думает она.
— Пожалуй, он и правда был не вполне трезв, — безразличным тоном говорит она. — Так или иначе, пока что попробую еще разок в одиночку. Все зависит и от того, сколько нароют остальные. Подождем вечерних результатов, а там будет видно.
Она высаживает Карла Бьёркена на Редехусгате, перед полицейским управлением. На противоположной стороне припаркован автомобиль Государственной радиокомпании. В открытых задних дверцах фургона с логотипом доггерландского телевидения виден фотограф, в котором Карен узнает постоянного спутника телерепортера Йона Бергмана. Он прислоняет к фургону трехногий штатив, достает камеру. И как раз когда Карл открывает переднюю дверцу, из-за машины ДТВ в самом деле выныривает долговязая фигура Йона Бергмана. Секундой позже он замечает за рулем Карен и быстрым шагом направляется к ней.
— Черт, давай быстрее, — шипит Карен Карлу. — И ни слова журналюгам!
Едва дверца за Карлом захлопывается, Карен срывается с места и уезжает в сторону Одингате.
В зеркало заднего вида она видит, как Йон Бергман застывает посреди мостовой, несколько секунд провожает ее взглядом, потом отворачивается и вслед за Карлом стремительно бежит к управлению.
Решение Вигго Хёугена провести пресс-конференцию не допускало возражений. Но когда Карен после утреннего совещания коротко информировала его и прокурора Динеке Веген о ситуации с расследованием, начальник полиции явно огорчился.
“Значит, вы всерьез полагаете, что никто ничего не видел и не слышал? И вы понятия не имеете, кто это сделал?”
“Верно, пока что мы не нашли ни свидетелей, ни мотива, но расследование только-только началось. Двадцати часов не прошло, как мы приступили к работе”.
“И что я, по-вашему, должен говорить на пресс-конференции?”
Начальник полиции развел руками и посмотрел на Динеке Веген, будто ища поддержки. Но прокурор проигнорировала его, только что-то пометила в своих бумагах.
“Ну, вы можете сообщить известные нам факты, минус способ и орудие преступления, разумеется, — ответила Карен. — Кто умер, где все произошло, что мы не исключаем неестественную смерть, но в силу тайны следствия не можем разглашать детали. Словом, как обычно”, — добавила она, не сдержавшись.
Вигго Хёуген с досадой взглянул на нее, и Карен попыталась смягчить свои слова:
“Но собрать журналистов на самом раннем этапе, конечно, полезно. В лучшем случае можно получить ценные подсказки от общественности”.
Н-да, я уже начинаю ловко молоть языком, подумала она и дипломатично улыбнулась.
Может, и правда, если не полезно, то по крайней мере необходимо провести пресс-конференцию прямо сейчас, думает она, наблюдая в зеркало заднего вида, как спина Йона Бергмана исчезает в дверях управления. В редакциях, понятно, уже известно, что начальник отдела уголовного розыска близко связан с жертвой, и теперь им не терпится дать информацию о том, что на время расследования предпринято полицией в отношении Юнаса Смееда. А вот насчет подсказок общественности она вообще-то преувеличила. Опыт показывает, что те, кто располагает действительно ценными сведениями, обычно объявляются без понуканий через СМИ. Остальные же только затягивают расследование мнимыми подсказками и перегружают как телефонную сеть, так и местные полицейские участки. Драгоценное время будет бестолково потрачено на разговоры с одинокими людьми и всяким дурачьем — на разговоры, не имеющие ни малейшего касательства к смерти Сюзанны Смеед.
Карен сворачивает налево, на Одинсгате, потом направо, на Слактехусгате, едет к площади Паккарторг. На лестнице Государственного музея, подставив лица солнцу, сидят человек двадцать. Вообще-то обедать пока рановато, и она не очень-то проголодалась, но, прежде чем ехать в Тингваллу, все-таки не мешает перекусить. Разговор с Юнасом Смеедом будет непростой и при низком сахаре крови может закончиться плачевно.
Оставив машину на площади перед рынком, она входит в большие ворота. Сквозь ароматы свежемолотого кофе, пряностей и хлеба быстро идет в дальний конец, к рыбным рядам. Чего здесь только нет — ящики с копченой селедкой и креветками, горы всевозможных шершавых устриц, корыта со светло-красными омарами, посудины со льдом, где морской черт, треска и скумбрия красуются рядом с зубаткой и пикшей. Она ненадолго останавливается, рассматривает их широко открытые глаза и разинутые пасти, думая, что на выходные купит себе добрый кусок трески. В мозгу молнией мелькает воспоминание о пустом, мертвом взгляде Сюзанны Смеед, и она идет дальше, к прилавкам с готовыми блюдами.
