Движение редкое, считанные автомобили проезжают мимо с интервалом в несколько минут. Карен расслабляет руки, легонько поводит плечами. Позже, после нескольких часов сна, она вспомнит все подробности вчерашнего вечера, разберется в случившемся, со всех сторон рассмотрит каждое мгновение, призовет себя к ответу и приговорит к раскаянию и чистой жизни. Ни капли алкоголя в течение многих недель, никаких сигарет, ежедневные пробежки, силовые тренировки и здоровое питание. Сперва следствие, затем приговор; она и раньше так поступала. Наследие предков с Ноорё глубоко сидит в ней. Не настолько, чтобы она перестала грешить, но достаточно, чтобы наихудшие проступки вызывали у нее страх. Не перед гневом Божиим и отказом в Царствии Небесном, а скорее перед ценой, какую придется платить еще в этой жизни. На сей раз ее шеф, начальник отдела уголовного розыска Государственной полиции Доггерланда, устроит ей ад на земле. Колкости, насмешки, намеки. На работе вряд ли останешься, но и никакого выхода не видно. Несколько недель отпуска едва ли устранят проблему, и что тогда делать? Уволиться на свой страх и риск? Сменить сферу деятельности, в ее-то годы? Все кажется одинаково неподходящим, и она отбрасывает мысли о будущем, однако не может отделаться от воспоминаний о вчерашнем дне, а их все больше, и мало-помалу они начинают выстраиваться по порядку.
Последняя сентябрьская суббота. Она встретилась с Марике, Коре и Эйриком в “Ровере” выпить пива, пока не началась традиционная устричная оргия. Марике была в плохом настроении после неудачного обжига, загубившего две недели работы в мастерской. Что-то пошло не так с новой глазурью, на которую она возлагала большие надежды. Вдобавок Марике Эструп терпеть не могла устрицы, что и провозглашала с необычайно сильным датским акцентом. Со временем они приноровились к ее немыслимой смеси доггерландского и датского и заметили, что акцент служил своего рода индикатором настроения Марике: чем хуже настроение, тем он сильнее; вчера показания датчика зашкаливало, и понять ее североютландское шипение было почти невозможно.
Коре с Эйриком, напротив, пребывали в лучезарном расположении духа. Двумя днями раньше продавец согласился на цену, предложенную ими за дом в Тингсвалле, и вечер пятницы они посвятили обсуждению выплат, спорам об интерьере и примирительному сексу. Всю субботу провели в постели, где в уютном коконе веры в будущее благополучно строили планы переезда, последующего новоселья и будущей жизни вдвоем до старости.
У Карен суббота выдалась плодотворная и началась с поездки в строительный универмаг в Ракне. Потом она утеплила семь окон, поменяла петли на двери сарая, а кроме того, ни разу не повысив голос, почти полчаса говорила по телефону с матерью и теперь, довольная собой, рассматривала в мягкой полутьме паба своих по-прежнему загорелых друзей. Сама она из-за бледной кожи выглядела усталой, что Коре не преминул тотчас же бессердечно отметить.
— Ладно, настал и мой черед, — ответила Карен. — Вероятно, уже в понедельник, а самое позднее во вторник поеду отдыхать.
Считанные свободные дни в начале июня, все остальное лето она работала. Пока коллеги наслаждались отпуском, самостоятельно закончила одно предварительное расследование, писала последние отчеты, наводила порядок, держала позиции с помощью временного персонала из округов. Когда ее запоздало спросили, не может ли она передвинуть отпуск на осень, она и виду не подала, что для нее так даже лучше. Без возражений работала все лето, создав себе весьма выгодный ореол мученицы, который придется очень кстати, чтобы отвертеться от дежурств на Рождество и Новый год.
В “Ровере”, уютно расположившись в кресле, она объявила друзьям, что впереди у нее три недели отпуска, большую часть которого, пока Доггерландские острова погружаются в темноту и холод, она проведет на северо-востоке Франции. Погостит в эльзасской усадьбе, где ей принадлежит незначительный процент земли и виноградников, отдохнет в компании Филиппа, Аньез и остальных, обсуждая с ними нынешний урожай и сравнивая его с прежними.
Но сперва Устричный фестиваль.
Как всегда, сей ежегодный праздник начинался в гавани, где между столами толпились дункерцы и приезжие туристы. Устрицы еще как следует не отъелись, но первая суббота после осеннего равноденствия открывала долгий сезон, а это необходимо хорошенько отметить. Горы крупных и мелких моллюсков быстро убывали и тотчас вырастали вновь, меж тем как деньги меняли владельцев, а потные пивовары с громким пыхтеньем выкатывали новые бочонки портера и сдобренного вереском хеймёского. Черный хлеб и сливочное масло — традиционно единственная, но очень важная закуска, ведь иначе народ, изрядно хлебнув на голодный желудок, свалится под стол, поэтому нынче вечером их подавали бесплатно; и на каждом клочке свободного пространства — спонсорская реклама.
Словом, все как всегда.
Сколь бы приподнятым и благодушным ни был настрой, Устричный фестиваль по традиции собирает и положенную дань жертв перепоя, потасовок и одного-двух пищевых отравлений. А вот что к традициям не относится, так это фастфуд и дешевое вино, которое подают теперь в бумажных стаканчиках, на что ежегодно указывают авторы возмущенных писем в газету, за подписью “Сохраните наше доггерландское культурное наследие” и “Разочарованный 72-летний”. По части развлекательной программы тоже достигнут прогресс, как считают одни, и регресс, как считают другие. С фольклорными ансамблями, которые этак два десятка лет назад были единственным увеселением, теперь вовсю соперничают местные и приглашенные рок-группы, несносные конкурсы талантов, грохот временно установленных аттракционов и пронзительные крики детворы.
Прежде чем уйти из гавани, Коре с Эйриком умяли вчера по дюжине устриц, а Карен примерно вполовину меньше. Марике с неодобрением смотрела на их запрокинутые головы и алчно разинутые рты.
— Моллюски — еда не для человека. Можно вообще слечь, — сказала она с полным ртом свиной отбивной, отчего ее выговор стал еще невнятнее.
— Слечь можно от этого пойла, а не от устриц, — беспечно возразил Коре, допивая последний глоток хеймёского и швыряя пластиковый стаканчик в контейнер. — Фу ты, черт! — Он сделал тщетную попытку подавить отрыжку и скривился. — Пора, черт возьми, хлебнуть чего-нибудь получше.
И они продолжили вечер традиционным походом по барам, где бокал за бокалом пили белое вино и опять угощались устрицами. Некоторые бары на приморском бульваре наряду с местными устрицами ради сравнения подавали и французских, а доггерландский обычай предписывал сопровождать каждый заказ иностранных конкурентов националистическими, хотя и добродушными возгласами недовольства. И как раз когда Карен в третьем баре, кафе “Нова”, заказала бокал шабли и парочку французских морских ушек, она почувствовала у виска теплое дыхание и услышала низкий голос:
— Инспектор уголовного розыска Эйкен, ты вправду суешь в рот все подряд?
Она медленно повернулась к шефу отдела угрозыска и рассмеялась:
— Нет, Смеед, тут тебе не повезло.
Однако же через полтора часа они оказались в двойном номере гостиницы “Взморье”. К собственно случившемуся там она мысленно приближается с тем же чувством, с каким, подняв камень, в ужасе видишь, что за мерзость под ним копошится. Карен щурится от солнца и поблескивающей дороги.
