— Такая удача, что ты здесь, в одиночку мне бы дверь нипочем не открыть. Кстати, ты в этом разбираешься? Поможешь подключить ее, пока остальные не пришли?
Она жестом показывает на коробку, и только теперь Корнелис видит, что изображено на гладкой поверхности.
— Господи, вот это монстр, — говорит он. — И почем такой?
Карен пожимает плечами.
— Тебе и знать не надо. Но начальник полиции однозначно дал понять, что мы должны получить все необходимое.
— Тебе не кажется, что он имел в виду человеческие ресурсы?
— По моей профессиональной оценке, мы не можем продолжать расследование, получая в качестве единственного горючего эту бурду. — Карен кивает на коричневую кофеварку на столе. Кто-то оставил немытую стеклянную колбу на подогревателе, и буфетную переполняет знакомая кислая вонь вчерашнего кофе.
Двадцать минут спустя Корнелис Лоотс кладет гаечный ключ на стол и спускает рукава рубашки, а Карен обозревает результаты их общего труда. С уважением и удивлением она следила, как он присоединял машину к электричеству и водопроводу. Можно не звонить каптенармусу Кофсу и не слушать его нытье, что это вообще не входит в его служебные обязанности. Она делает шаг вперед, стирает отпечаток пальца с блестящей хромированной поверхности и нажимает на изогнутый рычажок вспенивателя молока — слышится жужжание. В отделе закупок здорово засуетятся, думает она.
— Для нее не нужен особенный кофе?
Тридцать дней на случай рекламации… может, к тому времени Смеед вернется на службу. Она отбрасывает эту мысль и широко улыбается Корнелису. Потом достает из брошенной на стол сумки два полукилограммовых пакета кофейных зерен.
— Включай эту бандуру, а я пока сбегаю через дорогу. У меня короткая встреча с Веген и Хёугеном. — Карен смотрит на часы, — ….уже две минуты как.
28
— Но в таком случае Смееда можно исключить из числа подозреваемых; и я более не вижу причин, мешающих ему вернуться на службу.
Вигго Хёуген быстро гасит легкую дрожь в голосе и заканчивает фразу басом. Они сидят в кабинете прокурора, в креслах.
Карен беззвучно вздыхает, быстро переглядывается с Динеке Веген. Молодчина Веген — уголок ее рта легонько дергается, показывая, что она прекрасно понимает, что дело обстоит не так просто, как хочется начальнику полиции, но приподнятые брови намекают: она предпочитает, чтобы бой приняла Эйкен. У нее пока нет причин вмешиваться в расследование.
— Я понимаю, что вы имеете в виду. — Карен смотрит Хёугену прямо в голубые, как льдинки, глаза. — Разумеется, хорошо бы исключить Юнаса прямо сейчас, но прежде надо выяснить кое-какие вопросы.
Вигго Хёуген открывает рот, порываясь перебить, но снова его закрывает, когда Карен продолжает с уверенностью, какой вовсе не испытывает:
— Как и вам, мне не очень-то верится, что Юнас виновен в убийстве Сюзанны, но одной веры мало. У него нет твердого алиби на время убийства, и, к сожалению, некоторые обстоятельства можно истолковать не в его пользу. Недавно он побывал в доме Сюзанны, по его словам, за шесть дней до убийства, а взаимоотношения у них, мягко говоря, сложные.
— Господи, вряд ли стоит в этом копаться. Если автоматически записывать в подозреваемые всех, у кого “сложные” отношения с бывшей женой…
Вигго Хёуген пальцами изображает кавычки и разводит руками.
— Карен права. — Динеке Веген прерывает его маленький спектакль.
Хёуген умолкает, меж голубыми глазами остается удивленная складка.
— Когда предварительное расследование станет достоянием общественности, — продолжает прокурор, — и, без сомнения, объектом пристального внимания каждого журналиста в стране, не должно возникнуть даже намека на то, что положение Юнаса каким-то образом повлияло на расследование. Напротив, мы должны действовать как никогда тщательно, полностью разобраться во всем, что можно истолковать не в пользу Юнаса.
Вигго Хёуген откашливается, лихорадочно размышляет. В отличие от Карен, Динеке Веген обладает именно тем женским авторитетом, какой внушает ему уважение. Больше образованности и элегантности, меньше от… язвительной тетки, думает Карен. Он с улыбкой поворачивается к прокурору.
— Я, разумеется, не имел в виду, что мы.
— Прежде всего, это необходимо самому Юнасу, — вставляет Карен. — Если не очистить его полностью от всех подозрений, по возвращении его ждет невеселая жизнь. Поверьте, я сделаю все, что в моих силах, чтобы снять все подозрения, — добавляет она.
Покосившись на Динеке Веген, Вигго Хёуген быстро отвечает:
— Вообще-то вам надо сосредоточиться на поимке настоящего убийцы. Для Юнаса так будет лучше всего.
— Именно это я и имела в виду, — бормочет Карен. — Просто выразилась неудачно.
— И не в первый раз. Ну что ж, я вас выслушал и непосредственно после этого совещания проинформирую Юнаса.
Динеке Веген опять поднимает ухоженные брови.
— Разумеется, лишь о том, что он по-прежнему отстранен. Да, так и сделаем, — подытоживает Хёуген и встает.
Карен еще раз бросает быстрый взгляд на Динеке Веген и замечает мимолетную улыбку.
29
Лангевик, май 1970 г.
— Мне и во сне не снилось, что к нам в город заявится этакий сброд. Бедняга старик Гроо в гробу бы перевернулся, если б увидел, что они творят в его усадьбе.
Продавщица скобяного магазина решительно, чуть не со злостью жмет на кнопки кассового аппарата, выбивая чек на два гросса шурупов, и поднимает глаза на покупателя, ожидая согласия.
Анна-Мария Линдгрен стоит в проходе между стеллажами, где теснятся банки с краской, деревянным маслом и скипидаром. Она замерла, наклонясь к малярным кистям, да так и стоит, словно сгорая со стыда.
Они знают, что она здесь? Хотят, чтобы она услышала, или не видели, как она вошла? Щеки горят, слова будто пощечина.
Теперь до нее доносится невнятный ответ покупателя, а секундой позже по магазину опять разносится недовольный голос продавщицы:
— Ты их видал? Одеты все словно наркоманы, длинные платья, длинные волосы. Восемьдесят шиллингов, спасибо. И ребятишек маленьких у них несколько. Одному Богу известно, как уж о них там заботятся. Выходит, придет время, они в школу здесь пойдут? Будут играть с нашими мальцами? Нет, таким вообще надо запретить иметь детей. Знаю, звучит жестоко…
Мужчина, покупавший два гросса шурупов, явно что-то сказал, поскольку в следующий миг недовольная продавщица чуть понижает голос.
— Да, вот и Артур тоже так говорит, максимум полгода, — вздыхает она. — Двадцать шиллингов сдачи и чек, пожалуйста. Одно дело весной и летом, но, как нагрянут осенние шторма, они не выдержат, обратно домой укатят, помяни мое слово. Так Артур говорит, но я не знаю.
