— Совершает какое-то дурацкое паломничество, или как там они это называют. Вы лучше у мамани моей спросите, она через час будет дома.
И когда часом позже Карен действительно удалось связаться с Меттой Бринкманн-Гран, та подтвердила: Диса Бринкманн отправилась в Сантьяго-де-Компостела и вернется, вероятно, дней через десять-двенадцать.
— Мама увлекается духовными практиками, по-моему, она уже третий раз идет этим маршрутом, так что это не коллективный тур; обычно она отсутствует недели две, максимум три. Но, помнится, в следующие выходные она хотела пойти на концерт здесь, в Мальмё, стало быть, к тому времени должна вернуться.
— О’кей, а мобильник у вашей мамы есть? Мы не сумели найти номер.
— Мобильник-то есть, но зарегистрирован он на меня, поскольку плачу за него я. Это был мой подарок на Рождество. Только он у нас на кухне. Когда я отвозила ее в аэропорт, она отдала его мне.
— Почему?
— Не хотела иметь его при себе во время паломничества. Оно ведь основано на идее молчания и размышления. К тому же она боялась потерять телефон. Я тоже спросила, как же с ней связаться в случае чего, а она сказала, что звонок мобильника выбьет ее из колеи. Да и вообще, нечего, мол, ей надоедать. Все-таки дать вам номер? Ведь мама скоро вернется.
Карен тихонько вздохнула, записала номер и сменила тему:
— В начале семидесятых вы с мамой действительно жили в коммуне в Лангевике?
Несколько секунд Метта Бринкманн-Гран молчала, а когда ответила, в ее тоне сквозил легкий холодок.
Насторожилась, подумала Карен.
— Да, это правда, только ведь прошло сорок с лишним лет. Мы вернулись домой, когда настала пора отдать меня в школу. А в чем, собственно, дело?
Карен коротко рассказала, что убита некая Сюзанна Смеед и что, по данным доггерландской полиции, несколькими месяцами ранее Диса пыталась с ней связаться. И теперь они обязаны задать несколько стандартных вопросов всем, кто в последнее время контактировал с Сюзанной.
— У вас нет никаких соображений насчет того, почему ваша мама хотела связаться с Сюзанной?
На этот раз Метта Бринкманн-Гран ответила быстро:
— Понятия не имею. — Но, поскольку Карен на другом конце линии молча ждала, все же добавила: — Наверно, хотела поговорить с кем-нибудь из тех времен и думала, что Сюзанна может посодействовать. Мама немножко… как бы это сказать… она до сих пор накрепко застряла в семидесятых. Словом, когда она вернется, вы можете сами у нее спросить.
Метта обещала проследить, чтобы ее мать связалась с Карен, как только вернется домой или даже раньше, если Диса вдруг позвонит из Испании. На этом разговор закончился.
Карен закрывает глаза, вспоминает слова Йеспера Грана. “Дурацкое паломничество”.
Она смеется. Н-да, можно и так сказать. Она тоже читала о паломничествах в Сантьяго-да-Компостела, видела потрясающе красивые фотографии разных паломнических маршрутов, но ее никогда не тянуло участвовать. Малая толика веры, какой ее снабдили в детстве — летом, когда она обычно несколько недель проводила с кузенами на Ноорё, отцова родня делала вялые попытки привлечь ее на эту узкую стезю, — рассыпалась прахом в декабрьский вторник одиннадцать лет назад.
Так что пешие паломничества на стертых ногах для Карен Эйкен Хорнби неактуальны. И как только женщине, которой уже за семьдесят, хватает сил неделями бродить пыльными испанскими проселками? — И как, черт побери, можно стать на ноги всего через несколько дней после инфаркта, — раздраженно бормочет она, мрачно глянув на стол Йоханнисена и отъезжая к собственному столу.
Эвальд Йоханнисен сообщил через жену, что завтра его выпишут и что на работу он вернется в лучшем случае уже через неделю-другую.
— Спазм сосудов, — поправляет Карл. — Не инфаркт. Мой папаша тоже принимает нитроглицерин и средства, понижающие уровень кальция…
— Да, но он-то, черт побери, дантист, а не полицейский, — сердито перебивает Карен. — Йоханнисену пора думать о пенсии. Он явно был не в лучшей форме, когда его скрутило, и как он теперь думает справляться?
— Вопрос скорее в том, как справляться тебе. Мягко говоря, вид у тебя усталый, — негромко замечает Карл. — Ты обедала?
— Я не голодна, — отмахивается Карен и продолжает: — Неудивительно, что у меня усталый вид, мы же топчемся на одном месте. Почти неделя прошла — и ни единой зацепки.
— Прошло пять дней, — уточняет Карл и встает. — Еще много чего может случиться, как ты сама говорила вчера на совещании.
— Я врала, — мрачно отвечает она.
— Да, я понял, с тобой такое бывает.
— Я думала, мы разобрались, — ворчит Карен.
Наверно, Карл прав, думает она. Голова немножко кружится, значит, сахар где-то на уровне плинтуса.
— Брось, Эйкен.
— Извини. Но отсутствие подвижек все силы выматывает. Куда ни сунемся, везде тупик. Сюзанна Смеед убита, а мы понятия не имеем, кто это сделал и почему.
— Всеобщей любовью она, мягко говоря, не пользовалась, так что у кого-то наверняка был мотив.
— Я тоже не всеобщая любимица, но мне-то никто башку не пробивал.
— Пока что… — ухмыляется Карл. — Йоханнисен был бы не прочь. Да и я иной раз тоже.
— Черт меня побери, Хёуген наверняка перепоручит расследование кому-нибудь еще, если мы в ближайшее время не додумаемся до хотя бы мало-мальски внятной версии. Да и группа, по-моему, начинает выдыхаться.
— Ну, лично я проголодался и хотел двинуть в “Магазин”. Ты со мной? У них там сейчас отличная килька.
Карен со вздохом встает, снимает со спинки кресла куртку.
Через четверть часа они устроились за столиком у окна. Время близится к половине второго, обеденный час пик уже миновал. Карен отпивает глоток пива, смотрит на гавань.
Крупные рыболовные суда теперь швартуются в Равенбю, но мелкие траулеры, широкие сейнеры и легкие алюминиевые лодки ловцов устриц по-прежнему здесь. Кучка ныряльщиков толпится на краю пристани и словно бы что-то обсуждает, возбужденно размахивая руками. Наверно, как обычно, бранят конкурентов с устричных банок на Фриселе. Чуть дальше идет, наклонясь вперед, мужчина с магазинной тележкой, высматривает залоговые банки. Карен вспоминает, что видела его утром после Устричного фестиваля, когда стояла у ограды приморского бульвара, а он спал на пляже.
С тех пор как она проснулась в гостиничной постели рядом с начальником, столько всего случилось, что ей было недосуг предаваться раскаянию и угрызениям совести. Сейчас вместе с воспоминанием о случившемся ее пронизывает неприятное ощущение, и она быстро переводит взгляд на Карла.
— Ну вот, — удовлетворенно роняет он, когда официантка ставит на стол тарелки и корзинку с хлебом.
В животе сосет, когда Карен чует ароматы хрустящей жареной кильки, чесночного масла, лимона и петрушки. И свежего горячего хлеба. Чеснок — недавняя добавка; старшее поколение по-прежнему ест кильку с топленым салом, капелькой уксуса и рубленой черемшой, когда позволяет сезон. Подцепляя вилкой первую рыбку, она с удовлетворением отмечает легкий хруст и с улыбкой встречает взгляд Карла.
