Стакан пива в “Зайце и вороне” был бы очень кстати, думает Карен. В баре можно просмотреть и вечернюю газету; в эту пору года местные мужики с “Квелльспостен” под мышкой обычно появляются там уже часиков в двенадцать. На улице тоскливо и мрачно, но внутри есть то, что ценится превыше всего, — свет и компания. В ближайшие месяцы многие владельцы пабов, а не только Арильд Расмуссен, будут потирать руки и с удовлетворением слушать звон марок и шиллингов в кассовых аппаратах, писк считывателей карт и шорох отрываемых листков с заказами.
Карен смотрит на часы — почти полвторого. Включает зажигание, бросает взгляд в зеркало заднего вида и разворачивается.
Через восемь минут она сбрасывает скорость и перегибается через пассажирское сиденье, чтобы лучше видеть. Внезапное ощущение дежавю охватывает ее и на миг приводит в замешательство. Но сгорбленная фигура, бредущая по лужайке, на сей раз не Сюзанна Смеед. Там кто-то другой. И этот кто-то вытаскивает из дома хлам и кучей сваливает на участке.
В следующую секунду Карен останавливает машину у обочины. Она слышала, как Карл по телефону сообщил Сюзанниной дочери, что криминалисты закончили с домом и полиция в доступе туда более не нуждается. Но почему-то ей в голову не приходило, что Сигрид отправится в Лангевик. Несколько минут она наблюдает за худенькой фигуркой, которая села на ступеньки крыльца, очевидно, не в силах продолжать свое занятие. Похоже, девушка здесь одна, и немного погодя Карен кладет руку на рычаг скоростей. Но опять замирает; что-то в облике этой одинокой фигурки не позволяет ей уехать. Чертыхнувшись про себя, она вынимает ключ из зажигания и открывает дверцу машины.
Сигрид сидит, наклонясь вперед, подперев голову руками, и не замечает Карен, пока та не подходит ближе. Поднимает голову и пробует встать, но не может.
— Привет, Сигрид, это всего лишь я. Карен.
Сигрид молча кивает. Лицо у нее бледное как мел, глаза блестят. Скорбь, думает Карен. Вот как выглядит скорбь. Быстрым шагом она подходит к одинокой девушке, садится рядом. Сигрид медленно поворачивается к ней лицом, смотрит в глаза, закашливается и отводит взгляд. По хриплому кашлю Карен догадывается, что глаза у девушки блестят не только от слез. У Сигрид жар.
— Девочка, что с тобой такое?
По крайней мере, ей хватило ума надеть дождевик, думает Карен, глядя на длинные мокрые волосы, облепившие лоб и щеки. Она осторожно отводит волосы, щупает ладонью лоб Сигрид.
— Сигрид, ты же больна. Тебе нельзя здесь сидеть.
Она решительно берет худенькую девушку за плечи, поднимает на ноги и ведет в дом. Не на кухню, а в гостиную, сажает на диван. Останутся грязные пятна, думает Карен, смотрит на ручейки, стекающие с плаща на светлую обивку.
— Давно у тебя температура?
— Только сегодня поднялась, по-моему.
Голос слабый, в нем нет и следа заносчивости, с которой она держалась, когда Карл и Карен навещали ее на квартире в Горде.
— Ты принимала жаропонижающее?
Сигрид кашляет и мотает головой.
— Подожди здесь.
В четыре прыжка Карен взбегает на второй этаж. Надо полагать, у Сюзанны в аптечке найдется что-нибудь, помимо снотворного.
Несколько минут спустя Сигрид послушно сует в рот таблетку парацетамола и запивает водой из стакана, который ей протягивает Карен. С гримасой глотает.
— Горло болит?
Сигрид кивает.
— Ты давно здесь?
— Со вчерашнего дня. Думала посмотреть… надо ведь заняться.
Голос срывается, и она не заканчивает фразу. Ложится на бок, кладет голову на подлокотник дивана, ноги в резиновых сапогах стоят на полу. Карен видит, как вода с длинных черных волос пятном расползается по декоративной розовой подушке.
Сама она садится в одно из кресел напротив дивана, не сводит глаз с хрупкой фигурки. Должно быть, Сигрид пришла сюда сразу после похорон; именно сюда она направилась, когда оставила Юнаса на парковке и зашагала через кладбище. Карен быстро прикидывает, что делать. Оставлять Сигрид здесь нельзя, она слишком больна, чтобы находиться в одиночестве. Сама же она вовсе не намерена торчать в доме Сюзанны и присматривать за трудным подростком. Мало того что это неловко, но, пожалуй, еще и этически неправильно, чтобы она, руководитель расследования, ночевала в доме жертвы, пусть даже криминалисты и закончили свою работу. Звонить Юнасу и просить его позаботиться о дочери тоже неприемлемо, по многим причинам; Сигрид, похоже, не хочет контактировать с отцом, а сама она даже думать не желает о разговоре с ним. Остается бойфренд Сэм Несбё, если они не разругались вконец, но у нее нет его телефона, а имена других приятелей Сигрид ей вообще неведомы. Она быстро перебирает оправдания, мелькающие в голове. Наверно, Сигрид сама справится, если я помогу ей лечь в постель. А утром вполне могу заехать и глянуть, как она. Да, она больна, но ведь не смертельно. Не случись мне проезжать мимо, ей бы пришлось справляться самой.
Чего ради мне тут оставаться?
Карен встает.
— Сигрид, здесь ты лежать не можешь, поедем ко мне домой.
Ответ, каков бы он ни был, тонет в приступе кашля.
— Можешь встать и дойти со мной до машины? Она стоит на дороге.
К своему удивлению, она видит, как Сигрид медленно садится и кивает.
— Я видела в передней твой рюкзак. Еще что-нибудь хочешь взять с собой?
Сигрид молча качает головой.
Ключи от дома лежат на столике в передней, и Карен, быстро проверив, выключены ли плита и кофеварка, гасит свет и запирает дверь. Обводит взглядом двор. Прямо на глинистой лужайке кучей свалены одежда, декоративные подушки, шторы и цветастые простыни. Рядом стоит большая картонная коробка, промокшая от дождя. Карен узнает некоторые Сюзаннины безделушки; из коробки, которая грозит вот-вот развалиться, торчат подставка лампы и рамки с фотографиями. Секунду Карен размышляет, не прикрыть ли все это брезентом, ведь кто-нибудь из любопытных соседей может позариться на вещи, но от нового приступа кашля Сигрид буквально сгибается пополам, и Карен отбрасывает эту мысль. Главное сейчас — быстро обсушить девушку и уложить в постель.
Через полчаса она стоит на пороге гостевой комнаты, смотрит на спящую девушку. Волосы по-прежнему влажные, попытка высушить их феном, пока Сигрид нехотя пила горячий отвар из шиповника, удалась только наполовину. Перестилать постель было некогда, ну да ничего, обойдется простынями Марике, по крайней мере до утра. Температура у нее 39,8, и это после нескольких глотков горячего отвара и жаропонижающих таблеток. Через час-другой надо измерить температуру еще раз, однако сейчас больше ничего, пожалуй, сделать нельзя. Она тихонько закрывает за собой дверь, но, передумав, оставляет ее приоткрытой и спускается вниз.
52
Вот уж две недели то морось, то пролитье. Почва пропиталась водой, и полевые дороги начинают принимать все более бурый глинистый оттенок, распространяющийся от переполненных канав. Люди закутались в водонепроницаемые коконы — некрасивые, зато практичные куртки и пальто.
