— Да мне плевать, до которого часа у тебя было открыто, Арильд. Но само время важно.
— Ладно, он ушел последним, сразу после трех. Было четверть четвертого, когда я поднялся в квартиру.
— Не знаешь, куда он направился?
— Понятия не имею. Парень спросил, не сдаю ли я комнаты, но я давно с этим завязал. Небось в машине заночевал.
— Он был на машине? В смысле, ты видел машину?
Арильд Расмуссен призадумался.
— Нет, не видел, но машина у него, скорее всего, была. Иначе как бы он сюда добрался?
Да, это вопрос, думает она сейчас, уткнувшись головой в руль. Как Линус Кванне проделал почти три десятка километров от гравийного карьера, где был найден краденый мотоцикл, до “Зайца и вороны” в Лангевике? По крайней мере, с величайшей вероятностью, когда он покинул Лангевик, машина у него была, “тойота” с трескучим стартером.
“Я, черт побери, вообще не был в этом чертовом Лангевике”. Гаденыш врал на голубом глазу, и она поверила. Действительно поверила. Карен громко стонет.
Придется проверить все его звонки и опросить всех, кто был там в тот вечер, думает она, поднимая голову. Кто-то ведь должен был видеть, куда он двинул, когда паб закрылся.
Черт бы побрал этого Сёрена, ну что бы ему чуть поторопиться со своей информацией. И в тот же миг она понимает, как нелепо сваливать вину на другого. Ее собственное упрямство и нежелание принять факты — вот что привело к нынешней ситуации. Вместо того чтобы просветить Линуса Кванне до мозга костей, она полтора суток теряла драгоценное время, копаясь в давней коммуне хиппи семидесятых годов.
С очередным тяжелым вздохом она пристегивает ремень безопасности, поворачивает ключ зажигания и трогает с места.
69
Когда она переступает порог старого каменного дома, навстречу вновь веет приятными ароматами. Сигрид сбегает по лестнице, волосы обернуты полотенцем.
— Черт, как же здорово, — говорит она. — Надеюсь, я не очень наследила в ванной. Ты знала, что в скобяной лавке продают краску для волос?
Она резко наклоняется вперед, полотенце разматывается, она подхватывает его и вытирает мокрые угольно-черные волосы.
Карен устало смотрит на пятнистое полотенце.
— Ой! — вскрикивает Сигрид. — Но ты можешь получить взамен мамино, у нее их полно.
— Забудь. Что на ужин? Пахнет фантастически.
— Кок-о-вен
[11]. Ну, вроде как. Я стащила из кладовки бутылку. Ты знала, что у съезда на Грене один крестьянин продает экологически чистых цыплят?
Карен фыркает:
— Ты имеешь в виду Юхара Иверсена? Он и слов-то таких не знает — “экологически чистый”. Его капусту гусеницы и те стороной обходят.
Сигрид разочарована.
— Куры на экологических кормах и на свободном выгуле, так он твердил. Я и яиц купила.
— Верно, куры у старика Юхара всегда ходят на свободе. По всем дорогам там шастают. Я за эти годы штук трех задавила… Спокойно, — добавляет она, заметив испуг на лице Сигрид, — я несколько преувеличиваю. Просто день на работе был плохой.
— Из-за мамы? Знаю, мы не должны говорить об этом, но ведь даже в газетах писали, что вы взяли подозреваемого.
Карен медлит. Уговор о проживании Сигрид здесь целиком основан на том, что они будут старательно избегать двух тем: ее матери и ее отца.
— О’кей, это правда. И очень многое подтверждает, что он действительно тот самый, это я тебе могу сказать. Но пока стопроцентной уверенности нет, не могу рассказать ни кто он, ни почему сидит в СИЗО.
Надеюсь только, что ты его не знаешь, думает она в следующую секунду. Линус Кванне, конечно, на несколько лет старше Сигрид, и непохоже, чтобы они вращались в одних кругах, но живет он в Гор-де, всего в квартале-другом от квартиры Самуэля Несбё.
Сигрид истолковала название “кок-о-вен” вполне рационально. Цыпленок в вине. Такие детали, как свиная грудинка, шампиньоны и лук, заменены банкой белой фасоли и несколькими зубчиками чеснока, которые она добавила под конец. Неожиданно вкусно, если добавить изрядную щепотку соли и перца. А главное, совсем не то, что готовила сама Карен. Я бы, наверно, и сено съела, лишь бы его поставили на стол, думает она, собирая остатки кусочком хлеба.
— Свари кофе, а я тогда помою посуду, — говорит она, делая поползновение встать.
В ту же секунду звонит мобильник.
Карен вытирает пальцы о джинсы, выходит в переднюю, достает телефон из кармана куртки. Не глядя на дисплей, коротко отвечает, словно на другом конце линии ждет продавец телефонов:
— Эйкен.
— Это Брендон Коннор. Думаю, нам надо поговорить.
70
Так же явственно, как и прошлый раз, пахнет тмином, кухня такая же уютная, стол такой же заманчивый. Джанет и Брендон выглядят так же непринужденно, как и тогда, однако теперь на кухне явственно чувствуется напряжение. Карен видит, как они, расставляя на столе чашки и чайник, нервно переглядываются.
Зря она сюда поехала, надо было прямо по телефону объяснить, что полиция более не интересуется тем, что произошло в коммуне полвека назад. И сейчас она не тратит время на предисловия:
— Вы хотели о чем-то рассказать.
Еще один взгляд, будто они последний раз договариваются друг с другом. Потом Джанет кивает, предоставляя слово Брендону.
— Прошлый раз мы были с вами не вполне откровенны, — говорит он. — Но решили нарушить обещание и рассказать все, что знаем.
— Обещание? Кому вы его давали?
— Дисе. Она все эти годы молчала, вплоть до смерти Тумаса.
— Значит, вы все же поддерживали связь с Дисой Бринкманн.
Брендон кивает.
— Изредка, можно сказать. Но, конечно, поддерживали. Она была здесь минувшим летом. Тогда-то все и рассказала. Не могла больше держать это в себе, так она говорила.
Карен молча ждет, Брендон отпивает глоток чаю и словно бы обдумывает, с чего начать. Отставляет чашку, набирает в грудь воздуху и продолжает:
— Так вот, это случилось уже после того, как мы с Джанет уехали из усадьбы. Я просто перескажу, что мы услышали от Дисы. Больше нам ничего не известно.
Карен кивает.
— Как вы знаете, Диса была акушеркой, а Ингела уже в Луторпе снова забеременела. И Диса помогала ей, когда пришла пора родить. О больнице, понятно, речи не было, по многим причинам.
— По каким именно?
— Ну, отчасти вся коммуна считала, что рожать надо дома, естественно и без обезболивающих, которые могут повредить ребенку. К тому же мы были здесь посторонними, чужаками, корней на острове никто из нас не имел. Кроме Анны-Марии, но, поскольку она выросла в Швеции и никогда не видела своего деда, ее тоже считали приезжей. В общем, связей со здешними властями у нас не было, и, честно говоря, я не знаю, приняли бы Ингелу в больнице или нет, если бы они ее туда отвезли.
