– Что ж… мне, пожалуй, пора, – чувствуя, что больше не сможет выпить ни капли, промямлил Томас. – Рад знакомству, и… в общем… ты… ты молодчина.
Комплимент получился не очень – сказывался недостаток общения с прекрасным полом и с людьми вообще, – но Ребекка и не подумала обидеться. Напротив, неловкая похвала изрядно ее повеселила; альбинос, глядя, как она хихикает, тоже не смог сдержать пьяной улыбки.
– Спасибо, Том, – тепло сказала Ребекка. – Ты… знаешь, ты тоже. В смысле – тоже молодчина.
– А я-то почему? – удивился Измеритель.
– Ты кажешься мне таким… настоящим. Естественным. Не пытаешься быть… кем-то другим. Это здорово. Я такое люблю.
К горлу Томаса подкатил ком.
«Знала б ты, милая, о чем я собираюсь поговорить с Патриком…»
– Пойду, – сказал альбинос, поднимаясь. – Сколько там с меня?
– Пятерка, – окинув стол оценивающим взглядом, ответила Ребекка.
– Что-то совсем мало… – хмурясь, пробормотал Измеритель.
Бледно-желтая десятка легла на стол.
– Томас… Это слишком.
– Меньше нет. Бери. Сдачу… ну ты поняла.
– Сдачу получишь, когда придешь в следующий раз, – пообещала официантка, пряча банкноту в карман фартука. – Глазуньей и элем.
– Договорились, – кивнул Томас.
Ребекка протянула ему руку, и он, мягко ее пожав, поспешно спрятал свою бледную ладонь в карман куртки, будто желая на подольше сохранить тепло официантки при себе.
– Ну… я пойду… – промямлил альбинос.
– До встречи, Томас, – с улыбкой сказала Ребекка.
Кивнув девушке, Измеритель потащился к выходу. Официантка провожала его дружелюбным взглядом, и альбинос, чувствуя это, улыбался про себя:
«Наконец-то хоть кто-то мне рад!..»
Распахнув дверь, Томас вышел из бара «Старый пес». Его немного штормило от выпитого эля, но настроение было на редкость приподнятое. Снаружи уже царил вечер – настоящий, темный, осенний, – и Измеритель со спокойной душой брел через тени домой, не особо беспокоясь, что кто-то узнает в нем альбиноса. Томас любил ночь. Она была верным союзником каждого Измерителя и всегда бережно прятала его от посторонних глаз, словно любовника.
«Какие… странные сравнения на ум приходят…»
Похоже, все из-за Ребекки. Давно ли Томас вот так легко и непринужденно болтал с девушкой? Когда в последний раз девушка заговаривала с ним? Было вообще такое? Возможно, да, но сейчас Томасу казалось, что прежде с ним болтали только шлюхи, которым он платил.
С другой стороны, Ребекка, кажется, подошла к нему лишь потому, что у нее был пунктик насчет альбиносов. То есть Томас не показался ей милым или привлекательным – просто его кожа имела нужный цвет.
«Патрик стал нормальным и скучным, а вот ты – молодец: ты родился уродцем и гордо продолжаешь им быть…»
– Слава альбиносам… – заплетающимся языком пробормотал Томас.
Впрочем, так ли важно, почему Ребекка с ним заговорила? Главное – благодаря ей он чудесно провел вечер и, что еще важней, узнал про странную трансформацию Патрика.
«Как, как ему удалось?…»
Казалось бы, очевидно, что без магии тут не обошлось. Но речь ведь шла не про обычного человека, а про Измерителя, которого волшебство в теории должно калечить и убивать. Иными словами, если бы его коже придали розовый оттенок с помощью какого-то направленного заклятья, альбинос, надо думать, скончался бы на месте, а не расхаживал по городу с улыбкой.
«Не понимаю… пока не понимаю, но обязательно во всем разберусь!..»
Водитель проезжающего мимо такси сбросил скорость и проорал в приоткрытое окно:
– Эй, уважаемый! Может, подвезти?
– Не надо, – заплетающимся языком ответил Томас. – Мне… недалеко.
– Ну ваше дело, – проворчал шофер и снова утопил педаль газа в пол.
Томас хмуро уставился ему вслед. Будь сейчас день, этот тип даже не подумал бы предложить свои услуги. Собственно, что далеко ходить – несколько часов назад один уже послал Измерителя куда подальше, сославшись на «грозного босса».
«А Патрик теперь может и днем, и ночью кататься…»
Томас еще не видел старого знакомца в новой ипостаси, но уже искренне завидовал ему. Стать нормальным – это ли не сокровенная мечта любого альбиноса? Нет, все-таки Ребекке этого никогда не понять. Судя по всему, в ее понимании альбиносы и изгои – это два множества, которые практически не пересекаются друг с другом.
«Если бы все люди рассуждали, как Ребекка… это была бы гребаная утопия».
Проходя мимо трактира с незамысловатым названием «Бочка», Томас услышал, как внутри горланят пьяные мужики. Работяги, неделю пахавшие в доках и на заводах, теперь обнимались и срывали глотки, теша свои изможденные души лихой песней. Томасу захотелось распахнуть двери и, подхватив с покосившегося стола кружку пива, присоединиться к нестройному хору голосов, но Измеритель живо напомнил себе, что это попросту невозможно.
«Только вечер им испорчу… и себе заодно».
Каждый второй из этих трактирных завсегдатаев наверняка походил на Стивена – бугая, который отлично работает руками и не слишком здорово – мозгами. В головы этих крепких мужей давным-давно вложили мысль о том, что у нормального человека кожа не может быть белой, как воротник официанта из «Барона Миньолы», самого дорогого ресторана Вандерсайда. Никаких исключений.
«В лучшем случае меня просто вышвырнут, в худшем – поколотят».
Вспомнив недавнюю стычку, альбинос рефлекторно потер то место, куда врезался кулак Стивена.
«Гребаный «стервятник».
Чем дальше Томас уходил от «Бочки», тем тише становились возгласы пьяных работяг. Наконец все окончательно смолкло. В вечернем Вандерсайде хватало подобных «островков шума», но мостики между ними, как правило, обилием звуков не баловали. Порой из окон доносились чьи-то голоса – жены кричали на мужей, мужья на жен, старушки ворчали, а детишки пели, хохотали и рыдали, подчас до завидного легко переходя от смеха к слезам и обратно. Маршрут, выбранный Томасом, был ему неплохо знаком, и большая часть редких вечерних звуков казались этакими маячками, подтверждающими, что Измеритель на верном пути. Вот пожилая леди разговаривает с заморским попугаем, клетка которого обычно стоит на подоконнике.
– Кто хорошая птичка?
– Меган хор-рошая птичка!
Вот супруги со стажем, неутомимые любители скандалов, которые практически каждый вечер о чем-то спорят на повышенных тонах.
– Ну и какого черта ты бросил свою грязную куртку на мое платье?
– А какого дьявола твое платье делает на моем кресле?!
Казалось, оставшиеся две-три сотни футов до дома Томас может пройти с закрытыми глазами, полагаясь только на слух. Этакая акустическая путеводная нить, которую нельзя увидеть и потрогать.
