Выговаривать слова ему становилось все сложнее.
Васильков молча кивнул, хотя спросить хотел бы совсем про другое.
— Отвечу, — продолжал хозяин полуподвала. — Я в те давние довоенные годы не хуже тебя по инстанциям мыкался, чтобы хоть как-то пристроиться. Пришел, значит, к местному коммунальному начальству с той проклятой бумажкой, где было прописано про мою инвалидность. Примите, дескать, Христа ради, на любую работу. Никуда не берут, а пенсия такова, что на нее и махорки вдосталь не купить. Повертел начальник мою бумажку, посмотрел на меня и сжалился. Оформил он меня в свою шарагу дворником, показал сарайчик с инвентарем и подвал этот, где мы с тобой нынче проживаем. Вот у тебя, Саня, какое было желание, когда ты первый раз спустился в мой подвал?
Саня в ответ икнул.
— Вот! — Тимофей понял это по-своему. — Сейчас, погодь, закурю.
— Может, не стоит? — попытался остановить его племянник.
Старик отмахнулся и подцепил темными крючковатыми пальцами «беломорину», валявшуюся рядом с пачкой.
Он сморщил мундштук, пожевал его губами, чиркнул спичкой и продолжил, деловито пуская к потолку клубы дыма:
— Тогда я и решил, значится, напиться. Натурально так, до потери человеческого облика. Чтоб вусмерть! А иначе пропадал смысл всей моей дальнейшей жизни. Зачем она мне такая нужна? Да и чурался я, знаешь ли, завсегда этих «чуть-чуть», «немного», «для настроения». Только в соплю, как говаривали у нас в Юзовке.
Печень Василькова напомнила о себе ноющей болью. Он покосился на пустую бутылку и вздохнул. За этот вечер они выкушали две. Поэтому Александр и чувствовал себя хреново. Нет, голова соображала нормально, а вот нутро выворачивало и болело.
А Тимофей Григорьевич все не умолкал, затягивался ядреной «беломориной» и снова говорил.
— Я же дворник, тут понимать надо. Встаю в пять утра, чтоб к семи, когда граждане выходят из дома по своим делам, все вокруг блестело, — делился старик сокровенным. — Надеваю галоши, хватаю метелку и работать начинаю раньше, чем солнышко здоровается с крышами домов. Граждане что, они только и знают ходить да мусорить. А я собираю за ними и в ящик складываю. Вот ежели бы у меня был сынишка, то он, видя мое усердие, ни за что не кинул бы на асфальт бумажку. У меня ведь и руки уже ослабли от возраста. Думаешь, легко это, каждый день метлой половину гектара отскабливать? Ага, молчишь! То-то и оно. Тебе, племяш, меня не понять. Сколько я тут горбачусь, а лапотник у меня завсегда пустой.
— Лапотник — это бумажник, что ли?
— Точно, бумажник.
Тут сквозь мутное сознание Василькова проклюнулась неплохая мысль.
— Слушай, Тимофей Григорьевич, а откуда ты набрался таких словечек? Ты же вроде никогда не сидел, с блатными не якшался. Я больше года отмаялся в лагере, и то не грешу феней.
— Потом расскажу. Давай спать, — отмахнулся дядька, тяжело поднялся со стула и бросил:
— Завтра опосля уборки участка пойдем к одному моему хорошему знакомцу.
— К какому знакомцу? — Васильков тут же насторожился.
— Да ты его тоже должен помнить. Авось приберет он тебя к рукам. Надежный человек и большую должность занимает. По дороге к нему я и расскажу, откуда моя феня.
Различий между двумя пришествиями Василькова в Москву действительно было много. Но в чем-то имелось и сходство. К примеру, вернувшись по-настоящему в первый раз, он тоже потратил немало времени на поиски работы.
Прибыв через несколько дней после победы в родной город, бывший командир разведроты майор Васильков прямиком с вокзала отправился домой, к маме. Потом он с неделю отсыпался, отъедался и наслаждался мирной беззаботной жизнью. Денег было вдоволь, но требовалось думать о будущем.
Незадолго до войны Александр окончил геологоразведочный институт и распределился на работу в Московское государственное геологическое управление, оттуда же убыл на фронт. Потому он и решил попытать счастья именно там. Однако его сразу разочаровали, сказали, что большая часть рабочих подразделений по-прежнему находилась в эвакуации в Семипалатинске и полевые бригады формировались именно в этом городе. Пришлось ему искать другое место.
Куда он только ни обращался: в таксопарки, в Метрострой, в управление коммунального хозяйства, даже пытался устроиться рабочим сцены во МХАТ. Лишь дней через десять кропотливых поисков Александру повезло. Он был зачислен учеником на оборонный завод, выпускавший авиационные моторы.
Отношение к новой профессии у Василькова складывалось сложное, двоякое. С одной стороны, он был человеком ответственным, прекрасно понимал, насколько необходима для страны продукция подобного рода. С другой стороны, Александр задыхался от однообразия. Ему изо дня в день приходилось точить одинаковые детали, выполнять те же самые действия. В какой-то момент он поймал себя на том, что даже мысли в голове у него рождаются одни и те же, однако работал и не роптал. Васильков был членом ВКП (б), старшим офицером и сам на фронте требовал от подчиненных осознанной дисциплины.
Вероятно, Александр так и проработал бы до пенсии у слесарного верстака, если бы в один прекрасный вечер не решил после тяжелой рабочей смены завернуть в прокуренный пивной павильон. Весь уставший и опустошенный, он с двумя кружками пива приткнулся на пустующем местечке, вдруг образовавшемся у стойки. Вокруг полно народа, накурено, шумно, мат-перемат. Васильков залпом выпил первую кружку, закурил, вспомнил службу во фронтовой разведке, загрустил и в несмолкающем гомоне внезапно услышал свое имя.
Майор не поверил своим глазам. Через толпу полупьяных мужиков, опираясь на трость, к нему протискивался лучший фронтовой дружок Ванька Старцев, с которым они в последний раз виделись 7 июля 1943 года.
Фронтовики крепко обнялись, позабыли о недопитом пиве, выбрались на улицу, на свежий воздух, присели на лавку в сквере и разговорились.
Узнав, что Иван уже третий год работает в Московском уголовном розыске, Александр искренне порадовался за друга.
— Ты молодец. Это здорово, — сказал он. — Уверен, что в МУРе такая же интересная работа, как и в нашей разведке.
— Да, что-то вроде того, — сказал Старцев, улыбнулся и вдруг заметил, как его товарищ помрачнел.
Он предложил ему папиросу, закурил сам и осторожно поинтересовался:
— А ты, стало быть, на заводе трудишься?
— Тружусь. В сентябре буду сдавать на разряд.
— Нравится работа?
— Да какое там! — буркнул Александр и пыхнул дымком. — Я отлично понимаю, что занимаюсь нужным, полезным делом, а все одно схожу с ума от однообразия. Будто наказал меня кто за провинность.
— А как ты посмотришь на то, что я похлопочу за тебя перед начальством? — Иван пристально посмотрел на друга и спросил:
— Ты пошел бы к нам в уголовный розыск?
Васильков обомлел. Уж слишком неожиданно прозвучало предложение фронтового товарища. Он, конечно же, был наслышан о МУРе, но даже в мыслях никогда не представлял себя его сотрудником.
