— Ты серьезно? — спросил Васильков. — Туда ведь кого попало не берут.
Иван усмехнулся и произнес:
— Верно, кого попало не возьмут. Да и я не стал бы хлопотать за малознакомого человека. Но тебя-то, Саня, я как облупленного знаю! Сколько раз мы с тобой за линию фронта мотались, выручали друг друга! Скольких хороших товарищей потеряли!
Васильков дал согласие, не раздумывая.
На следующий день Старцев пошел на прием к комиссару Урусову и рассказал ему о встрече со своим боевым товарищем. Ситуация с кадрами в МУРе после окончания войны понемногу выправлялась, но все же настоящих профессионалов не хватало. Урусов запросил в военном комиссариате личное дело майора запаса Василькова.
Изучив его, он пригласил бывшего разведчика для личной беседы. После двадцати минут общения комиссар предложил Василькову прямо здесь и сейчас, в кабинете, написать заявление о приеме на службу в Московский уголовный розыск.
Следующим утром дядя с племянником прибрались на вверенном участке, ополоснулись, испили по стакану чая, оделись в чистое и отправились к таинственному знакомцу. Васильков разок осторожно про него спросил, но Тимофей рассказывать о нем не торопился. Он шагал себе в сторону Ржевского вокзала, смолил папироску, щурился от яркого солнца и молчал. Александр же особо не любопытствовал, озвучивал лишь те вопросы, которые задавал бы в этом случае настоящий племянник Тимофея.
— Что за ресторан-то? Известный или так себе, привокзальная забегаловка?
— Сам ты забегаловка, — миролюбиво возмутился дворник. — Может, и не известный на всю Москву, но заведение стоящее, уважаемое. Цельных два этажа.
— Работать мне там кем предстоит?
— Да бес его знает. Лишь бы приняли, а уж кем и как — дело третье.
— Выходит, ты уже говорил насчет меня?
— Это когда же я поспел бы? С тобой же все эти дни рука об руку.
Тут Тимофей был прав. С тех самых пор, как Сашка заявился в подвал, они практически не расставались. Разве что дворник каждый божий день самостоятельно бегал в ближайший коммерческий гастроном за водкой и закуской. Магазин этот находился поблизости, всего в квартале. Дядюшка отсутствовал минут по двадцать-двадцать пять, никак не больше.
А в этот раз топать им пришлось долго. Сначала они добрались до Ржевского вокзала, потом прошли полтора квартала по Мещанской и столько же по Крестовскому переулку.
Тимофей замедлил шаг, почтительно кивнул на отдельно стоящее двухэтажное здание из красного кирпича, потом снял с головы кепку и прошептал:
— Пришли.
— Да, вывеску вижу. Там написано, что это и есть ресторан «Гранд», — сказал Сашка и осведомился:
— Нам сюда?
— Нет. Тут парадная дверь для гостей. А нам к служебному входу.
Они обошли строение справа, нырнули под сень сиреневых кустов. Шагов через двадцать эти заросли закончились. К зданию подходила асфальтовая дорога, перегороженная глухими железными воротами.
— Сюда продуктовые машины подходят, а за воротами их разгружают, — пояснил Тимофей.
Дальше ворот располагалось крыльцо и дверь с надписью «Служебный вход».
Дядька робко постучал. Дверь приоткрылась, наружу высунулся мордоворот с аккуратно зачесанными назад волосами.
Увидев Тимофея, он спросил:
— К Иннокентию, что ли?
— Ага, к нему, — ответил старик. — Михал Михалыч уже сменился?
— Сменился.
— А Иннокентий-то здесь? Можно к нему?
— Здесь. А это кто?
— Со мной будет. Племяш мой. С войны недавно вернулся.
Мордоворот придирчиво осмотрел незнакомца с рукой на перевязи, посторонился и сказал:
— Проходи.
За дверью оказался длинный сумрачный коридор. На потолке всего пара пыльных лампочек, на серых стенах пятна всевозможных плакатов — военно-патриотических, кулинарных и тех, с которых строгий мужик требовал соблюдения мер безопасности на производстве. По левую сторону располагались двери каких-то кабинетов и подсобок, по правую — разделочные цеха, кухня, мойки. В коридоре витала ядреная смесь запахов рыбы, жареного мяса, подгоревшей выпечки и каких-то специй.
Шагах в десяти дородная женщина в замызганном фартуке терла шваброй полы.
— Чего по чистому шастаете? — пожурила она мужчин.
Тимофей в ответ поинтересовался, в своем ли кабинете Иннокентий, и та мигом растаяла, превратилась в добрейшее и безобидное существо.
— У себя родимый сидит. Куда же ему деться? Проходите-проходите, чего вы замешкались?
Мужчины подошли к нужной двери.
Тимофей трижды стукнул в створку, приоткрыл ее и спросил:
— Разрешите?.
— Да уж. В общепите и в кулинарии ты ничего не соображаешь. В обслуживании и в торговле никогда не работал, — проговорил Иннокентий Разгуляев, статный симпатичный брюнет лет сорока пяти, и нервно побарабанил пальцами по столешнице. — Да еще с рукой проблемы. Куда же я тебя определю-то?
— Поднести чего, подать, подсобить. Помощником на кухню, а? — подсказал дядька.
Администратор поморщился.
— На кухне и так полно народу. Сами справляются.
— А может, в ночные сторожа?
— Место сторожа занято.
— Так помощником или сменщиком.
— Это место занято, — повторил Иннокентий ледяным голосом. — И полотеров полный штат, даже выгнать надобно парочку лишних.
— А машины разгружать?
— В них говяжьи туши, коробки, ящики. И все это одной рукой?
— Тогда, может, официантом?
— Ты в своем уме, Тимофей? Как он будет людей обслуживать?
— А чего? Выпивку можно разносить и одной рукой.
Васильков со своим дядей находились в кабинете администратора всего десять минут. Иннокентий Разгуляев выглядел вполне приличным, воспитанным человеком, умеющим хорошо одеваться и говорить. Правда, иногда среди красивых фраз проскакивали блатные словечки.
Лицо его показалось Василькову знакомым. Лишь через несколько минут он понял, в чем тут дело. Разгуляев был похож на Тимофея с разницей, правда, лет в десять.
Узнав, с какой целью пожаловали гости, Иннокентий задал племяннику дворника несколько общих вопросов. Где проживал, учился и работал до войны, как долго был на фронте, когда демобилизовался. Как ни странно, информация о годичной отсидке его вроде бы нисколько не заинтересовала.
Сыщик тоже успел сделать кое-какие умозаключения, подметить некую странность в отношениях Разгуляева и старшего Аверьянова. Прежде всего опера удивлял сам факт их знакомства и необъяснимой дружбы. Тимофей служил заурядным дворником, коих в столице насчитывались десятки тысяч, а Иннокентий был вторым человеком в довольно большом ресторане.
