— А я чую, чесночком в кабине потянуло, — хохотнул сержант.
— Чесночку я бы поболе подмешал, — довольно заметил офицер. Вздохнув, передал сержанту волю полковника:
— Как высадишь меня, Епифанов, «Хорьх» передашь механикам.
— Это чего же? — подивился тот. — Кажись, все сделали в лучшем виде!
— Сделали в лучшем, а надо так, шо б сияло и блестело. В общем, отбывает наш «Хорьх» в распоряжение самого генерала, командира корпуса.
Сбавив скорость и объезжая воронку, сержант присвистнул:
— За что же? Али провинились в чем, а, Семен Агафонович?
— Да какое там! — отмахнулся майор. — Тут понимать надо: кому какого коня под седло предлагать. А потому передашь механикам мой приказ: до утра привести автомобиль в полнейший порядок. Утром заберешь его и отгонишь к штабу дивизии. Понял?
Епифанов набрал полную грудь воздуха, чтоб шумно выдохнуть, а заодно пожаловаться начальству: дескать, только начал привыкать к хорошей машине, как…
И не успел.
Воронка осталась позади. Он воткнул вторую скорость, начал плавно разгоняться. Но тут слева из прилегающего к проезжей части бульвара прострекотала автоматная очередь.
Пули ударили по левой дверце, посыпались разбитые стекла.
Епифанов крутанул руль вправо и начал заваливаться на Стародубцева.
Двигатель взревел. Подворачивая по плавной дуге, «Хорьх» опрокинул секцию чугунного забора, влетел в небольшой дворик двухэтажного дома и врезался в стоящее там дерево.
Над бульваром возвышались огромные платаны. Под их неподвижными голыми кронами был высажен вечнозеленый кустарник.
В крайнем ряду дернулась ветвь самшита. Видно, стрелявший хотел подняться в полный рост, пересечь дорогу и подбежать к застывшей во дворе машине. Но его планам помешали два грузовика с советскими солдатами. Появившись на ближайшем перекрестке с соседней улицы, они повернули на бульвар и через несколько секунд остановились возле застывшего «Хорьха».
Глава восьмая
Москва Июль 1945 года
Солнце клонилось к горизонту. Небо еще оставалось голубым и ярким, но пройдет каких-нибудь тридцать минут, и краски его померкнут. Невыносимо душный воздух быстро остынет, в загустевших сумерках вдоль улиц начнут зажигаться электрические фонари.
Сидя на заднем сиденье «эмки», Старцев молчал и меланхолично покручивал зажатую между колен трость. Влево-вправо. Влево-вправо…
Машина мчалась по Дмитровскому шоссе на север столицы. Васильков смотрел в окно на железнодорожную насыпь с мелькавшими столбами, семафорами, деревьями лесополос. Он хорошо знал фронтового товарища и понимал, что тот нервничает.
Расследование необъяснимых преступлений вблизи двух товарных станций топталось на месте. Все привычные оперативные меры, предпринимаемые разыскной группой, ровным счетом ничего не давали. Ни повторные осмотры места преступления, ни беседы с соседями и родственниками, ни поиск аналогий в архивах, ни анализ с выдвижением самых смелых версий. Ни-че-го. Потому-то Старцев и возлагал надежды на Сашку Василькова, взявшегося за поиски неизвестного автомобиля, побывавшего в ночь убийства в Церковном проезде.
— Слушай, а ведь в Церковный мы ездили этой же дорогой? — Очнувшись от раздумий, Старцев огляделся по сторонам.
— Ну да, — кивнул Васильков. — Нам скоро налево, в Красностуденческий, а товарная станция Владыкино чуть дальше.
— Нужно переехать через «железку» и там еще версты полторы, верно?
Александр только теперь понял, к чему клонит Иван.
— Ты прав, — сказал он, — владелец третьего «Хорьха» действительно проживает недалеко от Церковного. И это наталкивает на определенные мысли.
Старцев многозначительно посмотрел на друга:
— Вот и я о том же…
Через пару минут машина свернула с Дмитровского шоссе и, сбавив скорость, затряслась на разбитом асфальте Красностуденческого проезда. Сыщики принялись искать дом с номером 4. Справа от проезда зеленели незасеянные поля одного из подмосковных колхозов, слева тянулись однообразные кварталы частного сектора.
— Прибыли, товарищи офицеры, — объявил водитель, сворачивая на обочину.
— Точно. — Васильков заметил на заборе ржавую металлическую цифру.
Покинув «эмку», сыщики направились к калитке…
* * *
Первое впечатление от встречи с инвалидом войны было двойственным. Под басовитый лай здоровой псины Васильков с минуту стучал кулаком в калитку. Потом эстафету принял Старцев и несколько раз врезал по рассохшимся воротам тростью. Лишь после этого в сенцах кто-то зашевелился.
— Чего тарабанить?! — послышался грозный окрик. — Я вот сейчас пса спущу, и будет вам забава!
— А я пристрелю твоего пса, и будет тебе забота, где его хоронить, — спокойно отвечал Иван Харитонович через закрытую калитку. — Открывай!
Лязгнул крючок, скрипнули старые несмазанные петли калитки.
— Кто такие? — недружелюбно спросил хозяин в узкую щель.
— Уголовный розыск, — показал красное удостоверение Старцев.
— А‑а… так вы по машине, что ли? Так бы и сказали. Проходите… «По машине?» — удивленно глянул на товарища Александр.
«Сам ничего не понимаю», — пожал тот плечами.
Полностью распахнув калитку, мужчина шагнул к будке, подтянул за цепь пса. Пока он держал бесновавшегося зверя, сыщики прошмыгнули по тропинке к дому, не забывая при этом смотреть по сторонам. У крыльца остановились, поджидая хозяина.
Одноэтажный деревянный домишко находился почти в центре среднего по размерам участка. Справа от дома, напротив ворот стоял покосившийся сарай, слева темнело сооружение из бревен, похожее на баню, которой давненько никто не пользовался. Хозяйство было изрядно запущено: резные ставни жилого дома, ворота и калитка не видели краски с довоенного времени; вторая ступенька крыльца провалилась; несколько плодовых деревьев в саду погибли, но никто не спешил заменять их новыми саженцами. Сам участок был захламлен, повсюду валялся мусор.
Присев на колено, мужчина закреплял накоротко цепь. Покончив с этим занятием, он нащупал лежавший рядом костыль, тяжело поднялся на ноги. И только теперь Иван с Александром заметили, что у него отсутствует одна стопа.
Роста он был среднего, кряжистый, крепко сложенный. Покуда не лишился ноги, на земле стоял твердо, уверенно. Из-под копны темных с проседью волос виднелся высокий покатый лоб. Лицо было самым обычным: спокойным, без запоминающихся особенностей. Разве что тяжелый, слегка раздвоенный подбородок намекал на волевой характер. Возраст по такому лицу определить было сложно.
«Лет тридцать пять, — решил Старцев. — А учитывая, что война потрепала — и того меньше…»
