Вернувшись домой, Оленька и не думала откровенничать с мужем. Наспех пообедав и не почувствовав вкуса любимых блюд, она бросилась наверх, вытащила из сумочки внушительную пачку и, прижав ее к груди, принялась танцевать, напевая старинный вальс, который когда-то играла в четыре руки с матерью. Еле дождавшись, пока Альберт, соблюдая ритуал, отправится в свою комнату, чтобы вздремнуть, она выпорхнула на улицу и побежала в ювелирный магазин. О, как часто женщина проходила мимо блестящей роскоши витрин, вспоминая то время, когда любила навещать отца в его святая святых! Тогда она не знала истинную цену камням, не умела отличить один от другого (для нее они отличались друг от друга только цветом или оттенками цветов), но потом, став девушкой, постигла одну истину, проповедуемую Сегаловичем: это не только украшение, это прекрасное вложение капитала. Золото и бриллианты всегда будут в цене.
Зайдя в магазин, она подбежала к витрине, в солнечных лучах переливавшейся всеми цветами радуги. Торговцы предлагали широкий выбор товара: здесь были и перстни с большим камнем в центре, усыпанные по краям бриллиантовой крошкой, и колье всевозможных фасонов, куда красивее и дороже, чем то, в краже которого ее когда-то обвинила Раховская, и диадемы, и серьги… К ее неудовольствию, хозяин, иногда наведывавшийся к отцу пожилой еврей с крючковатым носом, одиноко стоявший у окна, узнал женщину.
– Ольга Зельдовна? – К ее удивлению, он улыбнулся довольно приветливо. – Не удивлен, что вас увидел. Как поживает ваш отец? Он всегда знал толк в камнях. Жаль, что этот бизнес принес ему одни разочарования. – Хозяин поцокал языком, выразив сожаление.
– У отца все хорошо, – быстро ответила она и отвела глаза. – Я пришла не из-за него. Муж решил сделать мне подарок. Я бы хотела купить бриллиантовые украшения на большую сумму.
Еврей указательным пальцем провел по кустистым седым бровям.
– Позвольте узнать, дорогая Ольга Зельдовна, что означает для вашего мужа большая сумма? – поинтересовался он, показывая желтые зубы.
– Большая – это большая, – парировала госпожа Цабель, злясь, что старик ей не верит. – Двадцать тысяч, например. Или для вас это сущие пустяки?
Кровь отлила от лица хозяина, и он прислонился к стене.
– Двадцать тысяч, вы говорите?
– Вы не ошиблись. – Она смотрела на него насмешливо и дерзко. Идиот! – Господин, не помню, как вас там, покажите мне, пожалуйста, товар на эту сумму.
Глаза старого еврея блеснули, как алмазы – самый ходовой товар в его лавке, и он торопливо стал выкладывать на прилавок коробочки с кольцами и серьгами, как хрупкий фарфор, вытащил колье, еще больше озарившее светлую комнату магазина. Хороший продавец, он причмокивал губами, расхваливая драгоценности, при этом называя цены как бы между прочим – разве это важно? – и обещал, что за такие деньги Оленька нигде ничего подобного не приобретет. В конце концов, она и не собиралась идти к другим ювелирам, еще от отца узнав, что этот, Гойдман – женщина внезапно вспомнила его фамилию, – лучший. Отобрав ценностей ровно на двадцать тысяч, она велела упаковать все в бархатные коробочки.
– Вы уносите огромное богатство, – сказал он ей, потирая руки (давно Гойдман так удачно не торговал, но своим покупателям не собирался об этом говорить, пусть думают, что успели приобрести самое лучшее), – не распорядитесь ли послать с вами приказчика, который проводит вас до дому?
Госпожа Цабель категорически отказалась, и это показалось ювелиру странным. Когда хорошо одетая дама выходит из ювелирного салона… Неплохая приманка для воров.
– Это ваше окончательное решение? – Торговец еще не мог поверить, что она готова в одиночестве вернуться домой.
– Окончательное. – Ольга взглянула на его растерянное лицо и расхохоталась. – Да не переживайте вы так. Муж в курсе, он встретит меня в экипаже на соседней улице.
Это показалось Гойдману еще более странным. Почему Цабель не зашел вместе с женой, почему не помог выбрать украшения? Вопрос юлой вертелся у него на языке, но, как хороший коммерсант, он привык держать язык за зубами – какая, в конце концов, разница? Любезно поклонившись посетительнице, он проводил ее до выхода. Оказавшись на улице, Ольга огляделась по сторонам и, крепко вцепившись в заметно растолстевшую сумочку, зашагала по улице. Почему-то она ничего и никого не боялась и была уверена, что с ней ничего не случится. По дороге она купила себе несколько дорогих платьев, с усмешкой подумав, что от пятидесяти тысяч остались жалкие крохи. Вернувшись домой, женщина приказала служанке отнести коробки в ее комнату, с радостью убедилась, что профессора нет в гостиной, потому что сегодня он был обязан присутствовать на каком-то концерте, и, быстро взбежав на второй этаж, принялась распаковывать покупки и примеривать все подряд, вертясь так и этак перед огромным зеркалом. Ее нисколько не пугало завтрашнее свидание с любимым, она знала, что скажет несчастному Александру, и это не только не огорчало ее, но и забавляло.
«Посмотрим, какова она, настоящая любовь», – гордо произнесла женщина, дотрагиваясь до бриллиантов в колье, которым она успела украсить лебединую шею, и посылая своему отражению воздушный поцелуй.
Глава 24
Южноморск, наши дни
Похвалив своих оперативников, майор нисколько не покривил душой: они действительно работали в поте лица. Наскоро перекусив в столовой, Николай и Сергей запросили дело некоего Чуни и вскоре знали о нем все: вор-рецидивист, мокрушник по кличке Чуня, в миру же Александр Васильевич Чуняков, жил на окраине города в частном домишке, доставшемся ему от давно умершей матери, сердце которой не выдержало бесконечных Чуниных проделок. По сведениям осведомителей, в данное время Чуняков находился в городе, никуда не думал бежать, ибо давно отошел от дел, и оперативники, подкрепившись, поехали к нему, искренне надеясь, что застанут его дома. Пройдя от автобусной остановки по бугристой дороге, опасаясь вывихнуть или сломать ногу, они наконец отыскали нужный им домишко – именно домишко, потому что назвать домом это ветхое строение язык не поворачивался. Крыша прохудилась, и оперативники вспомнили старые фильмы, в которых люди, жившие в подобных домах, во время дождя ставили тазы и ведра под водяные струи, обильно сочившиеся из щелей в крыше. Может быть, Чуня и имел деньги, но тратить их на отчий дом явно не собирался.
На деревянной почерневшей калитке не было и намека на щеколду, видимо, она отвалилась давно, оставив о себе воспоминание – дырочки от гвоздей, как в известной песне Новеллы Матвеевой. Толкнув дверь, коллеги вошли на заросший сорняками участок. Вероятно, когда-то родители Чуни или его бабки и деды, люди хозяйственные, разводили птицу и, возможно, даже держали корову: об этом говорили покосившиеся, полуразрушенные постройки, напоминавшие курятник и хлев. Старые плодовые деревья густо оплел вьюн-паразит, в изобилии водившийся на юге, с толстым, в несколько пальцев, коричневым стеблем, темно-зелеными листьями с мраморными прожилками и венчиками белых цветов. К развалившемуся крыльцу вела дорожка, протоптанная в сорняках. Друзья прошли по ней, сокрушаясь, что потом придется чистить брюки от прицепившихся колючек.
