Николай первым ступил на крыльцо, от ступенек которого остались лишь две черных доски, грозившие сломаться при любом неловком движении, и, остановившись перед дверью, толкнул ее (она оказалась незапертой), принюхался и закашлялся.
– Ну и духан. – Он побледнел и повернулся к коллеге. – Сережа, там жмур. Знакомый запашок. Причем жмур не первой свежести.
Осторожно, словно ожидая нападения, оперативники вошли в комнату и тут же, как по команде, задрали рубашки, соорудив подобие масок. Запах обрушился на них лавиной. Его источник лежал на полу в запекшейся, давно свернувшейся, почерневшей луже крови.
– На первый взгляд, ножевое. – Николай опасался подходить к покойнику. – В общем, вызываем нашего эксперта. Пусть разбирается, кто, где и когда. А потом мы позвоним Иванычу. Может быть, и он что-нибудь накопал в Ломоносове?
– Я почему-то не сомневаюсь, – ответил Морозов, обладавший, по мнению всего отдела, отменным чутьем. Если бы полицейским разрешали делать ставки, Сергей давно бы разбогател, выигрывая в казино огромные суммы. Однако пока талант пригождался ему только в раскрытии преступлений. Оба пулей вылетели из смрадной комнаты и с облегчением вдохнули свежий воздух. Заметив скамейку, когда-то зеленую, а теперь неопределенного цвета, скромно спрятавшуюся в бурьяне, друзья опустились на нее и позвонили сначала в отдел, потом Потапову.
Глава 25
Санкт-Петербург, 1898
Верный обещанию, Александр ждал ее на прежнем месте. Впервые за все время их бурных отношений Оленька опоздала, заставив его волноваться. Его богатое воображение уже рисовало картины ссоры с мужем, одна страшнее другой (правду ли сказал профессор, что смирился с уходом жены?), но Оленька внезапно выросла перед ним, такая же прекрасная, румяная, желанная, правда, с грустью в огромных черных глазах.
– Что случилось? – Он поцеловал ей руку, которую женщина тут же отдернула, словно обжегшись. – Прошу тебя, ничего от меня не скрывай. Что он тебе сделал?
– Мне придется рассказать тебе правду. – Она вздохнула так тяжело, словно в ее семье произошло несчастье. – Александр, милый, я снова поговорила с Цабелем. Я говорила с ним и вчера, и сегодня, и… В общем, мой супруг, благороднейший человек, признался, что не только разорен, но и смертельно болен. Да, он отпускает меня на все четыре стороны, соглашается, чтобы я заплатила за дом, но как я могу покинуть его в такую минуту? – Она опустила глаза, ее длинные ресницы, загнутые кверху, трепетали. – Милый мой, хороший Алекс, надо подождать…
Молодой человек помрачнел, на лбу залегла глубокая, как колея, складка.
– Я думал, сегодня ты станешь моей, – пробурчал он. – И сколько, по-твоему, придется ждать?
Она насупилась:
– Ты желаешь его смерти?
– Нет, что ты. – Воронский испуганно махнул рукой. – Это было бы грешно. Просто я жажду тебя, дорогая. Хочешь, я продам все, что имею, оплачу его лечение, чтобы тебя не мучила совесть? Может быть, лучшие врачи поставят его на ноги, а мы уедем с чистой совестью.
Ольга покачала головой:
– Ничего ты не понимаешь, мой друг. В его последние минуты я должна быть рядом. И это не обсуждается.
Более того, сейчас мы не должны встречаться. – Увидев, что Александр помрачнел еще больше, она погладила его ладонь. – Я делаю это не только для успокоения совести, но и ради нашего будущего. После его смерти никто не посмеет ни в чем упрекнуть меня. Милый, ты известный ученый, и тебе нужна женщина с безупречной репутацией. Ну подумай сам. Я уверена, поразмыслив, ты поймешь меня. – Она встала, тяжело вздохнув. – А теперь извини, мне пора идти. Я постараюсь вернуть тебе деньги. Нет, нет, ничего не говори. – Женщина заметила, что брови любимого метнулись вверх от удивления. – Пока это не наши деньги. Пока это долг, и я потихоньку стану его выплачивать. Во всяком случае, до тех пор… – Она не решилась сказать: «Пока я овдовею».
– Но я не смогу без наших встреч, – Воронский вскочил и сжал ее в объятиях. – Умоляю тебя, Ольга, давай видеться хотя бы изредка.
Она взглянула в его глаза и не смогла отказать.
– Только с одним условием, – Оленька приложила к губам тонкий пальчик, – ты должен меня во всем слушаться. Альберт скоро будет прикован к постели, и, наверное, в часы его сна я смогу выбираться из дома. Тогда я отправлю к тебе нашу служанку с запиской…
Александр закусил губу, не выразив радости. Редкие встречи с любимой вряд ли принесут ему счастье, однако он не стал возражать, покорившись неизбежному. Добрый и щедрый, граф понимал возлюбленную и всей душой жалел ее несчастного мужа. Профессор всегда относился к нему хорошо и слыл порядочным человеком. Гнусно и мерзко оставлять его на смертном одре совсем одного, пусть даже и под присмотром врачей. Воронский был верующим человеком, и для него клятва у алтаря была не пустым звуком. Как бы он ни любил эту женщину, сейчас она принадлежала другому, она клялась мужу быть рядом с ним в горе и радости. И теперь возлюбленная всего лишь хотела остаться верной клятве. Разве это не благородно? Он с надеждой подумал о том, что старик вряд ли протянет долго. А потом, когда они соединятся навек, ибо не нужна ему никакая другая женщина, ничто не омрачит их счастливую жизнь. Ольга заметила, как выражение лица графа переменилось, стало мечтательным и добрым.
– Ты права, – сказал он ласково, продолжая прижимать ее к себе. – Ты должна исполнить свой долг. Иди и поддержи профессора в его последние дни. Иди, любимая. Я буду рад любой весточке от тебя.
Ольга радостно вскрикнула, обняла его за шею, и их губы слились в страстном поцелуе. Потом она, оглядываясь, побежала по аллее, стуча каблучками, а он смотрел ей вслед, думая, что благие помыслы очищают душу. День, теплый и солнечный, казался великолепным, особенным, пышная зелень деревьев радовала глаз, напоминая райские кущи, любимая женщина представлялась ему ангелом, спустившимся с небес, чтобы осчастливить его.
Воронский решил не ехать домой, а пройтись еще немного и навестить старого друга, князя Федора Белокурова, с которым редко встречался последнее время. Федор знал о его неземной любви и почему-то не одобрял выбор приятеля. Оленька Цабель не казалась ему совершенством, наоборот, он не понимал, что в ней, мещанской выскочке, находили мужчины. Это вызывало споры, впрочем, заканчивавшиеся довольно мирно. Воронский считал: все дело в том, что Белокуров почти не знал Оленьку. Вот когда они познакомятся поближе, его друг не сможет не оценить все благородство ее души. Он полюбит ее так же, как и Воронский. Занятый своими мыслями, молодой человек едва не попал под колеса какого-то богатого экипажа и пришел в себя лишь тогда, когда знакомый голос насмешливо окликнул его:
