– А вы не продешевили, Ольга Зельдовна?
Баронесса кокетливо улыбнулась:
– Я же сказала, чем руководствуюсь при продаже.
– Я прибавлю вам еще пару тысяч, – решил Павлоградский. – Когда можно забрать картину?
– Да хоть сейчас, – разрешила женщина. – Деньги можно и завтра.
Алексей Петрович поцеловал ее руку и задержал в своей.
– Сегодня, дорогая моя, сегодня. Никаких завтра. Вы сделали мне превосходный подарок. К тому же я готовился к покупке. Нужная сумма при мне.
К госпоже фон Шейн немедленно перекочевала пухлая пачка денег, и советник забрал полотно. Он спускался по мраморным ступеням салона в прекрасном расположении духа. Экипаж ждал его у входа. Мужчина думал о том, как поразится жена, узнав, что в салоне баронессы нашелся Гойя. Кроме того, покупка была выгодной. Никто ни на одном аукционе не продал бы ему дешевле.
Он едва дождался момента, когда экипаж доставил его домой, огорчился, услышав, что госпожи Павлоградской нет дома, зашел в гостиную, решив полюбоваться покупкой в одиночестве, поставил ее на диван, разместив так, чтобы свет из окон выгодно падал на полотно, и сдернул белое покрывало. Сначала бедный советник не понял, почему на покрывале отпечатались какие-то пятна, будто от краски. Может быть, это старые пятна? Он приблизился к картине и осторожно потрогал ее. Что за черт? Полотно показалось ему сырым, словно кто-то писал его совсем недавно и краски еще не успели просохнуть. Но этого не может быть! Мужчина придирчиво осмотрел палец, и его худшие предположения подтвердились. На пальце тоже остались следы.
Закричав от негодования, советник принялся скрести по полотну, почти не соображая, что делает, и вскоре под краской стали проступать черты другой картины, пошлой и безвкусной, явно не относившейся к шедеврам живописи. Советник побледнел и затрясся. Он вспомнил слухи о баронессе, давно гулявшие по столице. Ее называли самой настоящей мошенницей, но ему в это верилось с трудом. Богатство, положение в обществе! Ум, образованность, известный муж. Зачем же мошенничать? Генерал и так не чаял в ней души и давал денег столько, сколько она просила. Баронесса постоянно ездила за границу, на дорогие курорты. Нет, такие люди не станут добывать деньги неправедным путем. Если они нормальные, конечно. А госпожа баронесса никогда не производила впечатление неадекватной. Неужели он был так слеп, так ошибался в ней? Застонав, советник опустился на диван рядом со злополучной, никому не нужной картиной. Если это не ошибка, мошенницу следовало наказать. Да, она взяла с него небольшую сумму, две тысячи он приплатил сам, но даже эти деньги грешно было дарить аферистке!
Ударив кулаком по полотну, Павлоградский захотел немедленно вернуться в салон, бросить картину на пол и унизить при всех женщину, чье смазливое личико всегда располагало к себе. Он завернул лже-Гойю и уже собрался выйти из дома, как вдруг снова застонал, бросил картину на пол и, опустившись рядом, отчаянно замолотил кулаками по дорогому ковру. Эта тварь, баронесса, всучивая ему подделку, все хорошо рассчитала. Ни одна живая душа не видела, как он брал картину, как давал ей деньги. А значит, у него нет никаких доказательств ее обмана. Она просто рассмеется ему в лицо, и все гости художественного салона тоже посмеются вместе с ней. И он, он, статский советник Павлоградский, сделается посмешищем города. Нет, он туда не пойдет, об этом не может быть и речи. Лучше подождать, пока мошенница не облапошит еще какую-нибудь важную особу. И только потом, потом… Он зарылся лицом в мягкий ворс ковра и завыл, как раненый зверь.
Глава 36
Санкт-Петербург, 1905
Ольга прикрыла салон довольно быстро, не дожидаясь неприятностей. Она прекрасно понимала: как веревочке ни виться, все равно конец найдется. Женщина предвидела, что советник Павлоградский и еще несколько человек, рангом пониже, которым тоже удалось всучить подделки, причем довольно грубые, не отправятся в полицию. Во-первых, у них не было никаких доказательств, только их слово против ее, во-вторых, большинству посетителей она продала подлинники, и они остались очень довольны. Честная продажа принесла мизерный доход, но он с лихвой компенсировался мошенничеством. Бизнес госпожи фон Шейн продолжал приносить деньги.
Помня о том, что в смутное время лучше всего не держать в доме или в банке купюры, она скупала золото и бриллианты и прятала в шкатулке в тайнике. Муж об этом, разумеется, ничего не знал, не знал он и о том, что каждый вечер женщина запиралась в комнате, чтобы, открыв заветный ларец, полюбоваться бриллиантами. Странно, но они не приносили успокоения, не требовали от нее начать жить честно. Наоборот, перебирая кольца и серьги, она вспоминала тот далекий и злополучный день, когда княгиня Раховская обвинила ее в воровстве, как Мишель почти сразу предал ее, и клялась отомстить всем. Но не всем вообще, конечно, только мужчинам, к которым баронесса испытывала почти звериную ненависть. Она притворялась влюбленной, когда ей это было выгодно, и ни один человек не раскусил актрису, не бежал от нее, все попадались в ловко расставленные сети.
– То ли еще будет, дорогие мои, – шептала она, примеряя диадему. – То ли еще будет. Это еще цветочки, господа.
Напрягая мозг, она думала о следующей афере, но пока, в ожидании крупного дела, продолжала выступать в роли ветмитлера, торгуя должностями – настоящими и вымышленными и не брезгуя ничем.
Однажды знакомый граф попросил ее пристроить отставного капитана, участника Крымской войны, довольно пожилого человека. Баронесса любезно согласилась, назначила встречу, и когда перед ней предстал старец с горделивой осанкой, с лицом, обезображенным толстым багровым шрамом, она любезно предложила ему сесть, угостила чаем с крендельками и принялась расспрашивать, что привело его к ней. Держа кружку дрожавшей рукой, старик начал рассказывать, и из его красноватых глаз полились слезы. Судьба почему-то оказалась жестокой к этому человеку. Когда-то, так давно, что, казалось, это случилось в другой жизни, у него была семья – жена и дочка. Чахотка унесла обеих, осиротив его, вражеские пули сделали его инвалидом, пенсия от государства не позволяла сводить концы с концами, и он обратился к сыну своего боевого товарища, к сожалению, уже почившего, чтобы тот помог пристроиться на любую работу. Баронесса слушала сочувственно, изредка кивая, и старику показалось, что он давно не встречал такой красивой и понимающей женщины.
– Я знаю, что за должность придется заплатить, – прошамкал он. – И я готов с условием, что все вернется мне довольно скоро, иначе я лишусь куска хлеба и крыши над головой. – Он протянул Ольге конверт. – Держите. Здесь три тысячи. Все, что у меня есть. Я заложил даже свои ордена и медали.
Баронесса вздохнула и дотронулась до его коричневой руки.
