Он вынул что-то, похожее на грязную дубинку. Только вот это была вовсе не дубинка.
Лорд Эшкомб стряхнул налипшую землю. Мужчины отшатнулись назад. Толпа ахнула. Лицо лорда Эшкомба осталось столь же неподвижным, как лицо ангела.
Он держал руку. Человеческую руку, отделённую от тела. Искалеченную, чёрную и обгоревшую.
Глава 7
Мы с Томом, отталкивая друг друга, перевалились через порог и ворвались в лавку.
– Мастер! – сказал я. – Было ещё одно уби…
Я замолчал. Мастер Бенедикт стоял на коленях у прилавка, пытаясь забинтованными руками собрать перепачканные мазью глиняные осколки разбитой банки. У второй банки поменьше, упавшей рядом с первой, треснуло дно; из неё вытекали остатки кабаньей крови. Алая жидкость разлилась по полу, просочившись в щели между половицами и запачкав учителю штаны.
Я подошёл к нему.
– С вами всё хорошо?
Он поднял руки, пошевелив пальцами под плотной тканью.
– Не самая удобная повязка.
Я опустился на колени рядом с учителем.
– Я тут приберу, мастер. Вам надо отдыхать.
– У меня всё в порядке. – Он продолжал собирать скользкие осколки, пока я не взял его за руки. И лишь тогда со вздохом кивнул. – Нам нужно приготовить новую мазь от ожогов, и побольше.
– Сделаю сегодня вечером.
Я принялся собирать куски разбитых банок. Том пришёл мне на помощь, уворачиваясь от растекающейся крови, которая словно бы охотилась за его ботинками.
– Я принесу немного песка, – сказал Том.
– Лучше принеси опилки, – отозвался я. – Они в мастерской, в кадке возле печи.
Том притащил тяжёлую кадку. Он поднял её без особого напряжения; мне это всегда удавалось лишь с большим трудом. Мы высыпали опилки на пол. Они быстро покраснели и набухли, впитав кровь.
Мастер Бенедикт с любопытством наблюдал за нами.
– Так вот почему ты собираешь опилки?
Я кивнул.
– Воспитатели в приюте их использовали. Они лучше впитывают жидкость, чем песок. И помогают избавиться от запаха.
И впрямь: в приюте только это и спасало, когда полсотни больных детей то и дело пускали сырость.
Было забавно наблюдать, как мастер Бенедикт восхищается опилками. Прибираться в лавке – в том числе и убирать с пола разлитые жидкости – это задача ученика, и мастер Бенедикт не задумывался о таких вещах с тех пор, как я поселился у него. И всё же использование песка вместо опилок было настольно обычным делом, что едва ли заслуживало внимания моего учителя. Я делал это всю жизнь. И был уверен, что мастер Бенедикт отлично знал о таких вещах.
Он задумчиво смотрел в окно. Вдруг глаза его расширились, и он стиснул мои плечи.
– Мастер?.. – удивлённо сказал я.
Учитель чуть встряхнул меня.
– Великолепно, мальчик мой. Отлично сработано. Очень хорошо!
Даже не потрудившись счистить мазь со своей рубашки, он вскочил, сдёрнул с крючка камзол, накинул его и выбежал на улицу.
– Подождите! Мастер! Вам нужно переодеться! – крикнул я ему вслед, но он уже бросился за дребезжащим экипажем и исчез в праздничной толпе. Мастер Бенедикт даже не взял свой пояс со склянками и ингредиентами – он так и остался висеть на крюке за прилавком.
Том покосился на меня.
– Кажется, сегодня все сошли с ума, – пробурчал он.
На сей раз я был вынужден с ним согласиться.
Суббота, 30 мая 1663 года
День сожжения еретички Жанны д’Арк (казнена 30 мая 1431 года)
Глава 8
Я не знал, что делать.
Я оттёр пол. Потом, как и обещал, приготовил новую партию мази от ожогов Блэкторна. Затем мы с Томом залезли на крышу и сидели, свесив ноги, с горстями кукурузных зёрен. Половину мы скормили Бриджит, прыгавшей по нашим плечам. Другую половину побросали вниз в попытках попасть в букли париков проходящих мимо джентльменов. Когда Тому наконец пришла пора идти домой, я свернулся калачиком у камина в лавке, листая книгу мистера Галилея и ожидая возвращения учителя.
Должно быть, я уснул – и очнулся от крика шести часов, всё ещё сидя на стуле. Огонь давно погас, кости ныли от холода, и спина болела так, словно я провёл всю ночь на дыбе в застенках лондонского Тауэра.
Я подготовил лавку к открытию и подмёл с пола вчерашнюю – уже высохшую – грязь. Проверил наши запасы и составил список покупок, которые нужно будет сделать на рынке в понедельник. Затем я поднялся на крышу, чтобы покормить голубей. Спускаясь, я вдруг с изумлением понял, что, хотя вчера был праздник и все улицы покрылись слоем грязи, на лестнице не осталось свежих следов.
Дверь в комнату учителя была закрыта.
– Мастер? – позвал я.
Нет ответа.
Я тихонько постучал.
– Мастер? Уже утро.
По-прежнему нет ответа.
Конечно, не следовало его тревожить. Но странно, что мастер Бенедикт спит в рабочий день. Я вошёл. Комната была пуста, и кровать застелена.
Он не возвращался.
Я постучал в кондитерскую Синклера и в лавку портного Гробхэма, расположенные по соседству, но ни мастера, ни их ученики не видели моего наставника. И слуги из трактира «Отрезанный палец» напротив нашей лавки – тоже.
Меня охватило беспокойство. Я подумал о теле, которое мы с Томом видели вчера – сожжённое и зарытое под ангелом в саду особняка, – но тут же одёрнул себя: мы ведь видели моего учителя уже после того, как бедняга был убит.
Голос оторвал меня от неприятных мыслей.
– Мальчик! Мальчик!
За дверью закрытой лавки стояла пухлая женщина в выцветшем зелёном платье. Она махнула мне глиняной банкой. Я узнал её: Маргарет Уиллс, одна из служанок барона Кобли.
– Мне нужно пополнить запас! – крикнула она.
Ну да, сироп из таволги, рвотное средство. Я вышел на улицу, ворча себе под нос. У меня были заботы поважнее, чем желудочные проблемы барона Кобли.
Я впустил её в лавку, надел свой синий фартук и наполнил банку. Сделал запись в приходно-расходной книге, добавив цену лекарства к счету барона, который и так был уже размером с кита. Я намеревался запереть лавку и пойти поискать учителя, но, едва Маргарет ушла, явился трактирщик Френсис с жалобой на сыпь на заднице. Я позаботился и о нём – точнее, прописал лекарство; мазать им больное место трактирщик будет самостоятельно. Потом приехал Джонатан Таннер… Не успел я и глазом моргнуть, как лавка заполнилась народом.
И наконец – наконец-то, наконец-то! – мастер Бенедикт вернулся, войдя через заднюю дверь.
