Камень свалился с души. Мастер Бенедикт был в полном порядке. Под глазами у него набухли мешки, но он выглядел очень довольным. Я не успел поговорить с ним: едва мой учитель вошёл в лавку, как его осадили покупатели. Он устало улыбнулся мне и взялся за работу.
К обеду мы сократили орду клиентов до пяти человек. Я разбирался с Уильямом Фитцем и его загноившейся мочкой уха; мастер Бенедикт – с опухшими пальцами леди Брент. Ещё трое ждали, когда до них дойдёт очередь. Я записал оплату от мистера Фитца в счётную книгу, и тут леди Брент сказала:
– Вы меня слушаете, мистер Блэкторн?
Мой учитель, стоявший за прилавком, смотрел мимо неё – в сторону входа. Я попытался разглядеть, что он там увидел, но окно загораживал очередной клиент – мускулистый парень лет шестнадцати в синем ученическом фартуке. Он с ухмылкой рассматривал медведя, которого мы ещё не успели починить.
– Мистер Блэкторн? – повторила леди Брент.
Он моргнул.
– Минутку, мэм. Мне нужно проверить наши запасы.
Учитель вернулся через минуту; лицо его было бледным.
– Ну так что? – сказала леди Брент? – Вы сможете сделать?
Мастер Бенедикт вытер лоб.
– Да. Да, конечно. В понедельник всё будет готово.
Он и впрямь выглядел неважно. Я попытался поймать взгляд учителя, но он не смотрел в мою сторону. Мастер Бенедикт отвернулся, изучая полки, а потом заглянул в счётную книгу на прилавке.
– Кристофер! – рявкнул он.
Я подпрыгнул.
– Иди сюда, – сказал мастер.
Я обошёл прилавок. Мой учитель уже не выглядел больным. Он выглядел разъярённым.
Костлявым пальцем он ткнул в страницу книги.
– Ты сегодня продал что-то барону Кобли?
– Да, мастер, – пролепетал я. – Его служанке…
– Разве я не просил тебя – дважды! – потребовать деньги по счёту, когда она явится в очередной раз?
А разве просил?
– Я… простите, мастер. Я не припомню, чтобы…
Он ударил меня.
Ударил сбоку по челюсти раскрытой ладонью, и звук пощёчины разнёсся по лавке как удар грома. Я отшатнулся и врезался в полку. Загрохотали банки.
– Ты никчёмен, – сказал мастер Бенедикт.
Я стоял, привалившись к полке. Щека горела. Но ещё больнее было внутри. Я ощущал на себе взгляды покупателей. Леди Брент смотрела с любопытством; парень у двери тоже явно наслаждался представлением у прилавка.
– На этот раз, – сказал мастер Бенедикт, – сделай всё правильно. – Он выгреб из денежного ящика горсть пенсов и несколько потёртых шиллингов. – Ступай на Ньюгейтский рынок за всей содой, какая там есть. И не вздумай возвращаться, пока не скупишь всё.
– Но… – Взгляд его прищуренных глаз заставил меня осечься. Я опустил голову. – Да, мастер.
– А сперва принеси электуарий для леди Брент. И лимонный сок.
Я принёс банки. Мастер Бенедикт вздохнул.
– Прошу прощения за моего ученика, леди Брент, – сказал он.
– Не берите в голову, мистер Блэкторн, – отозвалась она. – Слугами нужно управлять твёрдой рукой. Мой муж купил на востоке бамбуковый хлыст. Как раз для этих целей.
– А не купил ли он заодно слона? Нужен слоновий пинок, чтобы научить этого парня уму-разуму.
Она рассмеялась. И он тоже.
Я ретировался.
* * *
Я едва видел, куда иду. Я чуть не врезался в здоровенного мальчишку, в два раза больше Тома. Он и какой-то длинноволосый парень играли в кости в переулке за нашей лавкой. Пробормотав извинения, я обогнул их. Каждый шаг отдавался в голове гулким эхом.
Учитель ударил меня.
Щека всё ещё горела. И я чувствовал боль в руке. Опустив взгляд, я понял, что изо всех сил стискиваю монеты – так, что они врезались мне в кожу.
Я не понимал. Клянусь жизнью: учитель никогда не просил меня требовать оплату по счетам барона Кобли! И он отправил меня за содой… Соду доставляли на рынок по средам. Сейчас её там просто не могло быть!
Что-то не так. Я и раньше видел, как мастер Бенедикт злится. Я и раньше сердил учителя. Но таким не видывал его никогда. Мне хотелось вернуться, поговорить с ним, умолять его объяснить, чем я провинился. Но он велел мне не возвращаться.
И ударил меня.
Я утёр глаза рукавом.
* * *
Ньюгейтский рынок заполоняла толпа. Торговцы стояли, почти прижимаясь друг к другу плечами, – предлагали свои товары, кричали, рядились, спорили. Я подходил к каждому прилавку и неизменно получал один и тот же ответ:
– Сегодня ничего нет, парень. Приходи в среду.
Так я провёл несколько часов. Я даже подумывал: не купить ли соду у какого-нибудь другого аптекаря. Но аптекари задирали цены, и было ясно, что мастер Бенедикт останется недоволен. В конце концов я сдался и отправился домой, пока было ещё светло. Я боялся отповеди мастера Бенедикта, но мне нужно было понять, что случилось. И я хотел поговорить с ним, попросить прощения и вернуться к нашей прежней жизни.
* * *
Я вошёл через заднюю дверь – в мастерскую. Слишком уж страшно было появляться в лавке с пустыми руками.
Странное дело: дверь оказалась не заперта, а вот ставни на окнах – закрыты. В печи угасали угли, но давали ещё достаточно света, чтобы осмотреться. Я нахмурился, увидев клещи, оставленные среди пепла, и взялся за них, намереваясь вытащить из печи, но тут же с проклятием отдёрнул руку и пососал пальцы. Клещи были раскалены. Должно быть, они пролежали в огне целую вечность.
Рядом с печью валялась на полу небольшая стеклянная банка с открытой крышкой. Вокруг были разбросаны крохотные чёрные зёрна почковидной формы. Я взял одно и покатал между пальцами. Слегка запахло гнилыми помидорами.
Дурман. Первое лекарство, которое мастер научил меня готовить. В маленьких дозах он помогал астматикам дышать. Но возьми чуть побольше – и получится смертельный яд. Почему банка лежит тут открытая?
Из лавки не доносилось ни звука. Свет, видневшийся в дверном проёме, был таким же тусклым, как и здесь. Я вновь нахмурился. До заката ещё несколько часов. В лавке не должно быть тихо.
Я приблизился к двери. Под башмаками что-то хлюпало. Подняв ногу, я увидел лужу; отчасти жидкость уже впиталась в грязные доски. От лужи тянулся широкий длинный тёмный след, словно по полу тащили что-то тяжёлое и мокрое.
Я пошёл по следу. В лавке ставни тоже были закрыты, и огонь успел погаснуть. Входная дверь заперта, и засов опущен. Влажный след размазался по половицам багровыми разводами. Комнату наполнял запах горячего металла. И в середине лежал мой учитель.
Его оставили перед прилавком. Запястья и лодыжки связаны. Рубашка разорвана. И распорот живот. Он смотрел на меня широко раскрытыми глазами, но глаза эти уже не видели. И не будут видеть никогда.
