– Нет! – выкрикнула женщина из толпы.
– Нет! – завопили все остальные. – Нет!
Генри словно стал на три дюйма выше. Он посмотрел на меня, встретившись с моими умоляющими глазами. А потом опустил взгляд.
– Нет, – пробормотал он, и толпа завыла от радости.
Глава 39
Если бы не приказ Мельхиора, толпа разорвала бы меня прямо в ратуше. Люди рванулись вперёд, но Мельхиор, воздев посох, остановил их.
– Мальчик совершил преступление против всех нас, – сказал Мельхиор в тишине. – А значит, вы должны назначить наказание.
Он указал горгульей на открытые двери.
– Отведите его на площадь.
Толпа одобрительно заревела. Люди Мельхиора схватили меня за руки и за ноги и выволокли из зала. Толпа орала, проклиная меня. Я попытался ещё раз попросить Генри о помощи, но он не смотрел на меня, и толпа быстро поглотила его.
Мельхиор возглавил процессию. Кривозуб и трое других несли меня на поднятых руках, чтобы все могли видеть мой ужас.
Меня протащили через весь город – к площади возле Розмари-Лейн, к северу от Тауэра. Здесь уже было двое узников. У позорного столба стояла плачущая женщина с растрёпанными и грязными светлыми волосами. Рядом с ней в колодках сидел моряк, изрыгавший грязные ругательства. Колодки так сильно зажали его толстую покрытую татуировками шею, что лицо побагровело. Рядом стояли ещё несколько пустых колодок, но они предназначались не для меня.
Мельхиор указал посохом на подвесную клетку рядом с ними. Ржавая цепь, обёрнутая вокруг вертикальной балки, тянулась вверх и была перекинута через перекладину. С неё свисала клетка цилиндрической формы, сделанная из склёпанных железных полос толщиной в два дюйма. Люди Мельхиора швырнули меня на землю. Я попытался сопротивляться, но один из них поставил ногу мне на шею, прижав к булыжникам. Двое других открепили цепь от балки. Клетка упала на землю, дверь распахнулась от удара. Мужчины разрезали мои верёвки и закинули меня внутрь.
Кривозуб закрыл замок, а его напарник взялся за цепь, намереваясь вновь поднять клетку в воздух. Однако Мельхиор остановил его. Он подошёл к железным прутьям и заговорил тихим голосом – так, что за рёвом толпы его слов не слышал никто, кроме меня.
– Скажи мне, Кристофер. Скажи мне, где Том. И всё закончится, обещаю.
– И как же вы сумеете это прекратить? – Я кивнул на толпу, исходящую яростью и ненавистью. – Люди вам не позволят.
– Позволят. Они сделают так, как я скажу.
От страха я почти не мог трезво мыслить, но всё же понял: Мельхиор прав. Он полностью контролировал толпу. Люди сделают так, как пожелает пророк. Мельхиор стремился к этому с самого начала. Но почему? Я уже выяснил, что Мельхиор – мошенник, лжец и убийца. Я даже понял, как он обманул весь город своими так называемыми пророчествами и как он поддерживал этот обман. И всё же я до сих пор не знал зачем. Вопрос не давал мне покоя. Я отмахнулся от него. Это сейчас не имеет значения. Важно не выдать Тома.
– Последний шанс, – сказал Мельхиор. – Ответь мне, и я спасу тебя от них. Иначе будешь висеть в этой клетке, пока жажда не высушит тебя насквозь. Ты будешь умолять о смерти. А когда наконец умрёшь, твой труп останется здесь. Будет гнить над площадью, пока солнце не выбелит твои кости.
Я не мог думать. Я даже дышать почти не мог.
– Пожалуйста, – сказал я. – Я не знаю, где Том. Пожалуйста.
Мельхиор казался искренне разочарованным.
– Я вернусь завтра. – Он провёл пальцем в перчатке по одному из прутов клетки. – Возможно, за ночь ты передумаешь.
Он повернулся и ушёл. Его люди подняли клетку, подвесив меня на высоте десять футов. И вот тогда это началось. Гнилое яблоко ударило по ржавому пруту перед моим лицом, обрызгав меня прогорклым соком. Потом стало хуже: куски дерева, осколки черепицы, острые камни – всё, что люди собирали на улицах по пути сюда. Лондон выплёскивал на меня свой гнев, свой страх, свою беспомощность. Я был сосредоточием людской ненависти – виновником болезни, которая разрушила их жизни.
Я сжался в комок на дне клетки, пытаясь сделаться как можно меньше. Не помогло. Камень ударил в лодыжку, и всю ногу пронзило болью. Я взвыл. Ещё два камня попали в бок и в спину.
Швыряли не только в меня. Двум другим узникам тоже досталось. Отважные парни подбегали к ним сзади и осыпали камнями, попутно уворачиваясь от снарядов, которые кидала толпа, а потом с победоносным видом возвращались к своим друзьям. Моряк осыпал их проклятиями. Женщина же не издала ни звука – только слёзы катились по её лицу, капая на землю.
Сквозь град камней я увидел мелькание белых перьев. На перекладину приземлилась голубка и принялась топтаться по ней.
– Бриджит? – хрипло прошептал я.
Она опустила голову и отчаянно взмахнула крыльями.
Камень лязгнул по клетке. Я дёрнулся назад. Ухмыляющийся мальчишка, бросивший камень, швырнул ещё один – и промахнулся. Друзья парня заулюлюкали, насмехаясь над ним, и он сделал очередную попытку. На сей раз камень треснул меня по плечу. Я ахнул, парализованный болью. Прилетели новые снаряды. Большинство просвистели мимо. Некоторые отскочили от клетки. Но несколько камней всё же попали в цель. Метальщики были вознаграждены за свои старания – я плакал от каждого нового удара.
Растерянная Бриджит бегала взад-вперёд по перекладине. А потом камень ударил её в бок. Она свалилась вниз. Следом, кружась, посыпались белые перья. Бриджит ударила крылом по земле, пытаясь взлететь. Мальчишка, бросивший камень, подскочил к птице и занёс ногу над её головой.
Я не мог двинуться с места. Не мог даже говорить. Только молиться.
Нет! Пожалуйста, нет!
Мальчишка ударил ногой – и промазал. Бриджит отскочила. Парень вновь попытался её растоптать, но голубка кинулась прочь, взмахнула крыльями и, наконец, улетела. Огорченные её побегом, мальчишки выместили свою досаду на мне.
Самая нетерпеливая часть толпы растратила свою ненависть быстро. Когда день угас, большинство горожан разошлись по домам. Те, кто остался на площади, и люди, проходившие мимо, разве что осыпали меня проклятиями и время от времени, для острастки, швыряли камень-другой.
Когда солнце опустилось за горизонт, человек в форменной одежде отпустил женщину. Она подобрала подол своего изодранного платья и, хромая, ушла. Несколько оставшихся зевак отшатнулись от неё, словно она была больна.
Моряк с татуированной шеей остался. Он наконец-то перестал сквернословить. Кровь стекала с его лица, капая на колодки.
Я выглядел не лучше. Тело покрывали синяки и ссадины. Моя кожа словно бы стала картой гнева лондонцев. Всё болело. И вместе с тем я чувствовал страшный голод и жажду настолько, что вытаскивал мякоть из гнилых фруктов, застрявших между железных прутьев.
Копаясь в отбросах, я заметил её и обрадовался ей так, как никому ещё никогда не радовался за всю свою жизнь. Салли вышла на площадь. Её волосы были покрыты шарфом, и она несла плетёную корзинку. Салли огляделась и подошла ближе. Опустила руку в корзину и вынула апельсин.
