Через час один из анестезиологов подошел сзади, мягко похлопал меня по плечу и сказал: «Думаю, пора остановиться». Я увидел на мониторе изолинию и отсутствие давления. Все еще ошеломленный, я посмотрел на настенные часы и констатировал время смерти больного. Шум в операционной резко утих. Я прошел мимо всех, кто пришел помочь моему пациенту, но никто не решался посмотреть мне в глаза. Я снял одноразовый халат, перчатки и маску и выбросил их. Надев белый халат, который висел на крючке возле моего шкафчика, я медленно пошел к родственникам. Им позвонила медсестра и перенаправила в кабинет для консультаций. Я вошел, закрыл дверь и сказал: «Мне очень жаль, но он умер. Все шло хорошо, но в конце операции его сердце внезапно остановилось».
Жена пациента и его дочери начали громко рыдать уже на последних моих словах. Весь воздух, казалось, покинул кабинет, а его стены будто начали сдвигаться. Я присел на корточки перед женщинами и попеременно брал их за руки, тщетно пытаясь утешить. Прошло нескольких минут, они успокоились и начали задавать мне вопросы.
«Что случилось?» «Как это произошло?» «Что пошло не так?» «Мы думали, что все идет хорошо, что изменилось?» «Почему это случилось?» Сотня разных «что, как и почему». Я тоже был потрясен и ошеломлен, но пытался сохранить самообладание и профессиональную выдержку. Думаю, что мой голос был даже слишком монотонным. Я полностью описал, что произошло, и признался, что не знаю и не понимаю, почему его давление так резко упало в конце операции. Ситуация резко ухудшилась менее чем за 45 секунд.
В кабинете мы провели около часа. Иногда мы сидели тихо, без слов, иногда я отвечал на вопросы, которые начали повторяться. Но женщины имели на это право. В конце разговора мне пришлось завести сложную тему – попросить разрешение на вскрытие. Я как можно деликатнее попытался объяснить, что это исследование даст возможность понять, что пошло не так и почему операция, которая протекала без проблем и с минимальной кровопотерей, закончилась катастрофой. Семья обменялась взглядами, и жена пациента кивнула. Я вручил каждому из присутствующих копию моей визитной карточки вместе с номером кабинета и моим мобильным и попросил их звонить мне в любое время, если у них возникнут какие-либо вопросы.
Я был подавлен. У меня никогда раньше на операционном столе не умирали пациенты. Слава богу, больше это не повторялось, но одного раза вполне достаточно, чтобы оставить в душе мрачный осадок. В ту ночь я не смог заснуть. Часами я прокручивал все события снова и снова, пытаясь объяснить страшное происшествие. Я встал с кровати, подошел к кухонному столу и проговорил каждый свой шаг, но так и не смог вспомнить каких-либо необычных интраоперационных явлений или технических ошибок. Я проиграл в памяти каждый разговор с этим больным. Что я пропустил и не спросил? Были заданы все стандартные вопросы о боли в груди, сердечных заболеваниях, затрудненном дыхании, снижении толерантности к физической нагрузке. Все ответы были отрицательными. Я вспомнил дословно фразу пациента, которую он произнес на первой же консультации: «Если бы не этот проклятый рак, я был бы совершенно здоров».
На следующий день мне позвонил патологоанатом, который провел вскрытие. Причина внезапной смерти была установлена. Несмотря на то что у пациента не было никаких симптомов сердечных заболеваний и предоперационная ЭКГ не выявила отклонений, патологоанатом обнаружил изъязвленную атероматозную бляшку в устье передней нисходящей ветви левой коронарной артерии. Эта артерия снабжает кровью переднюю стенку сердца, включая левый желудочек, который подает кровь через аорту во все части тела. Сосуд был сильно сужен, там образовался тромб, который полностью закупорил эту важную артерию. Больной умер от крупного интраоперационного инфаркта миокарда, проще говоря, от сердечного приступа.
Я не спал и вторую ночь. Весь сценарий раз за разом переигрывался у меня в голове. К счастью, на следующей неделе у меня не было никаких плановых операций. Я проводил научные и административные встречи, пытаясь сохранить достойный вид. Несколько раз я просмотрел историю болезни пациента, задаваясь вопросом, что я мог или должен был сделать по-другому. У него было совершенно бессимптомное, но смертельно опасное заболевание коронарной артерии. Были ли признаки, которые я пропустил или мог бы обнаружить?
Я позвонил его жене и озвучил результаты вскрытия. Я сообщил, что у него не было симптомов или клинически явных признаков надвигающегося сердечного приступа. Острая закупорка передней нисходящей ветви левой коронарной артерии является частой причиной внезапной смерти. Жена пациента была невероятно любезна и поблагодарила меня за информацию, а также за попытку помочь мужу избавиться от рака.
На следующей неделе этот случай был представлен на нашей еженедельной конференции по заболеваемости и смертности, на которой мы обсуждаем любые осложнения, произошедшие во время или после операции. Обычно хирург или его ассистент кратко озвучивает информацию о пациенте, описывает сложившуюся ситуацию и рассматривает похожие случаи в современной литературе. Такие конференции – старая хирургическая традиция. В эти дни собрания проходят гораздо спокойнее и доброжелательнее, чем 25 лет назад. Конференции позволяют открыто и честно описать нашим коллегам-хирургам, интернам и резидентам любые осложнения или причину смерти пациента во время или после операции. После того, как хирург или его ассистент изложат факты и свои выводы, коллеги делятся своим мнением, комментариями и предложениями, что можно и нужно было сделать. Чтобы избежать повторения таких ситуаций в будущем, мы часто делим возникшие проблемы на технические ошибки, ложные выводы, неправильный диагноз или несвоевременность его установления. Это важный образовательный момент, который позволяет всем присутствующим извлечь уроки и улучшить помощь пациентам.
Мой ассистент кратко, но обстоятельно представил случай, показав снимки опухоли, нормальные предоперационные анализы крови и ЭКГ пациента. Он также устно описал ход операции и чем она закончилась. После того, как ассистент закончил, в комнате воцарилась тишина. У коллег не нашлось ни единого замечания. Один из хирургов повернулся ко мне, угрюмо сидящему на заднем ряду, и сказал: «Я знаю, что это мучает тебя, но иногда случаются вещи, которые ты не в силах предсказать или изменить. У этого человека не было никаких симптомов, предупреждающих о критическом поражении коронарной артерии. Очевидных причин, почему это произошло именно во время операции, не найти».
Подобные конференции могут быть как наказанием для хирурга, так и его спасением. Но на меня, к сожалению, не подействовало даже сочувствие коллег. Никто из нас не мог обнаружить техническую ошибку, неисправность оборудования, упущение в предоперационном обследовании или неправильные выводы. Случилось то, что случилось. В хирургической научной литературе все статьи относительно методов лечения неизбежно включают список или таблицу с показателями осложнений и смертности. Вот почему для некоторых хирургов такие ситуации – это лишь статистическое событие, суровая и бесчувственная вероятность. Тем не менее не надо забывать, что это не просто цифры или проценты, а катастрофа, которая затрагивает пациента, его семью и всю хирургическую команду. В конечном счете после нескольких дней мучений я понял, что мне нужно принять и пережить свой страх и позволить себе исцелиться с течением времени.
