* * *
Посвящается Лори
Любой рассказчик заслуживает, чтобы рядом с ним был человек вроде тебя
1. Дыхание на стекле
Я смотрю на тысячи падающих на землю снежинок. Страстно мечтая о свободе, я прижимаюсь лицом к окну. Увы, свободы меня лишает вовсе не этот тонкий слой стекла. И это правда.
Большинство людей считают, что правда – это такая маленькая, хрупкая птичка. Они думают, что правда безвредна.
Но я знаю нечто такое, чего не знают они.
Если они осмелятся протянуть руки, то обнаружат, что маленькая птичка упорхнула. Разорвала их кожу, достигла глубин души, проникла в то место, где болит сильнее всего.
И именно поэтому я сейчас здесь, а они – нет.
Я прижимаюсь лбом к окну и дышу на стекло. Оно затуманивается, на нем появляется мой личный подсчет. Я делаю на стекле еще одну отметку. Тридцать дней.
Тридцать дней с тех пор, как меня вопреки моей воле поместили в Клинику психического здоровья Фэйрфакса.
Семьсот двадцать часов подряд я каждое утро открываю глаза и вижу незнакомую комнату. Семьсот двадцать часов подряд медсестры ежечасно входят и выходят из моей комнаты. Семьсот двадцать часов за мной круглосуточно наблюдают, как за беспомощным младенцем, которому нет доверия.
Я наблюдаю за ползущей по стеклу мухой, отчаянно пытающейся вырваться наружу.
– Я уже пробовала, дурашка, – говорю я и стучу пальцем по стеклу. – Отсюда не выбраться. Тут у них все на замке.
Словно услышав мои слова, муха замирает на месте. Рано или поздно она найдет выход. Я завидую ей. Жгучая зависть струится по моим жилам. Меня так и подмывает прихлопнуть ладонью противное насекомое, лишить его шансов на побег.
Вот к чему свелась моя жизнь. Я завидую долбаной мухе.
Кто-то громко стучит в мою дверь.
Раз, два, три…
Три – магическое число для моей медсестры. Как будто несколько секунд позволяют ей подготовиться к тому, что она обнаружит по эту сторону двери.
В дверях стоит Мэри. Я смотрю на ее коротко остриженные каштановые волосы и медицинскую форму в цветочек.
– К вам посетитель, – говорит она.
Я отхожу от окна. Каждый день мое сердце бьется в одном и том же монотонном ритме, но в считаные секунды мой пульс ускоряется до непривычного. Теперь у него другой ритм – новый, возбужденный, волнующий. Прекрасный. И это может означать только одно. Лахлан Холстед.
Прежде чем выйти из комнаты, я оглядываюсь через плечо. Муха уже улетела.
– Счастливая, – бормочу я себе под нос и выхожу в коридор.
Если кто-то хоть раз усомнился в существовании такой вещи, как безумие, ему стоит заглянуть сюда, к нам. Безумие расплывается здесь в каждой комнате. Оно скользит по стерильным коридорам и прилипает к каждому запертому здесь пациенту, лишая надежды, обволакивая отчаянием.
Есть те, кто никак на это не реагирует. Но есть и другие, кто реагирует и кричит. Их вопли эхом разносятся по всему зданию. Тогда медсестры бегут по коридору. Через несколько секунд крики превращаются в стоны, а затем и вовсе прекращаются. Когда я только попала сюда, эти звуки заставляли меня холодеть от ужаса. Но теперь я научилась их не замечать.
Мы с Мэри идем по коридору. Мимо нас проходят медсестра и какая-то брюнетка. Я замедляю шаг и смотрю на брюнетку. Ее волосы коротко подстрижены. Кожа бледная, но в свете флуоресцентных ламп кажется желтоватой. Сама она – ходячий скелет. Руки сплошь в отметинах, и каждая рассказывает собственную историю.
Она смотрит на меня. В ее глазах светится ее душа, словно спрашивая:
– Какого черта я еще жива?
У меня нет ответа.
У запертых дверей Мэри останавливается и вводит в замок четырехзначный код. Двери медленно открываются. Словно мы входим в ад. Комната отдыха – самое гнетущее место в Клинике психического здоровья Фэйрфакса. Сюда нас запихивают всех вместе.
Мэри подталкивает меня вперед. Жалюзи на окнах открыты. Сюда проникает солнечный свет, и коричневый линолеум на полу кажется ослепительно-белым. По всей комнате расставлены столы.
Несколько человек сидят, играют в настольные игры или смотрят подвешенный на стене телевизор. Новости звучат еле слышно, но включены субтитры. Однако большинство не делают ничего, а лишь смотрят прямо перед собой. Их глаза пусты.
Вокруг меня так много увядающих умов. Но у меня есть тот, кто удерживает меня от безумия, и он всего в нескольких шагах от меня.
Чувствуя, как расслабляется мое тело, я смотрю на Лахлана. Он сидит за столом возле окна. Его густые брови нахмурены, он смотрит на улицу. Я вижу, как он поднимает загорелую руку и ослабляет узел темно-синего шелкового галстука. Его каштановые волосы все еще коротко подстрижены, но несколько прядей свисают на лоб.
Если зажмуриться, то передо мной возникает обычный мальчишка с дерзкой улыбкой, сопровождающейся детской наивностью. Тощий и жилистый. Лучший друг, который похитил мое сердце. Но стоит открыть глаза, как этот образ исчезает, и передо мной уже мужчина. Юношеская дерзость превратилась в опыт. Тело окрепло. Теперь он владеет не только моим сердцем, но и моей душой.
Я всегда считала его продолжением меня. Невозможно быть настолько близким с человеком и ожидать, что твоя боль не распространится на него. Я знаю, что мое горе – это его горе.
Я иду через всю комнату. Лахлан по-прежнему смотрит на улицу. Я прищуриваюсь. Мой взгляд скользит за его взглядом, и я вижу одинокое дерево, растущее за окном. Это то самое дерево, на которое я смотрю всегда. Его ветви голые, без листьев и гнутся на холодном ветру. Всю последнюю неделю я наблюдала за замерзшей каплей воды на одной из нижних веток.
Она висит там, готовая в любую секунду сорваться.
Слабая ветка раскачивается под порывами ветра, но капля оледеневшей воды никак не падает. Если она сможет удержаться, то и я, возможно, смогу сохранить остатки здравомыслия.
Я выдвигаю стул и сажусь напротив Лахлана. Наши взгляды встречаются. Это шок для моих нервов. Кровь устремляется прямо к голове.
– Как твои дела? – спрашивает он.
Мои ноги поджаты, колени притянуты к груди, пятки упираются в край сиденья. Я опускаю подбородок на колени и в упор смотрю на него. Он часто навещает меня. Но промежутки между этими посещениями, похоже, становятся все длиннее и длиннее.
– Как и два дня назад, – отвечаю я.
Лахлан пристально смотрит на меня. Он буквально сверлит меня взглядом. Его глаза ничего не упускают.
– Ты разговаривала со своим врачом?
Я отвожу глаза и смотрю в окно. Лахлан сокрушенно вздыхает и приглаживает волосы.
