Спальня ее родителей располагалась в самом конце коридора. Дверь закрыта. Ее отец был всего в нескольких шагах от нас. Я заставила себя не смотреть на ту дверь. Потому что, задержись мой взгляд на ее гладкой поверхности секундой дольше, дверь превратилась бы в экран, на котором я увидела бы то, что какое-то время назад делал ее отец. Поэтому я крепко зажмурилась и вошла в комнату Ланы.
Я закрыла за собой дверь. Мне с трудом верилось, что я решила остаться здесь.
Лана включила на прикроватной тумбочке лампу. Сложив на груди руки, я критическим взглядом обвела комнату, пытаясь найти хоть что-нибудь, что привлекло бы мое внимание.
Что-то, что было бы не так.
Но все выглядело как обычно. Как всегда.
В углу стоял комод. Рядом с платяным шкафом зеркало в полный рост в светлой раме. Ее кровать застелена светло-серым покрывалом.
И вот теперь, глядя на ее комнату свежим взглядом, я поняла: это не спальня. Это декорация спальни. Задуманная таким образом, чтобы каждый, кто приходил в этот дом и видел ее комнату, думал, что Лана жуткая аккуратистка и зациклена на порядке.
Она могла схватить свою зубную щетку и сумочку и уйти, и никто бы не догадался, что когда-то она жила здесь.
Интересно, сколько раз она убирала в своей комнате, как в том сарае? При этой мысли я вздрогнула.
Лана обошла комнату, открывая и закрывая ящики. Прижав к груди сложенную пижаму, она тихо прошла в смежную со спальней ванную и закрыла за собой дверь. Через несколько секунд зашумел душ.
Я закрыла глаза и прислонилась головой к двери. Мои пальцы машинально попытались нащупать дверной замок. Но не нашли его.
Я наклонилась и осмотрела дверную ручку. Замка не было.
– Сукин сын, – прошептала я.
Я выпрямилась и прижала ладони к животу. Мне было муторно. Я должна была бежать отсюда, но я не могла бросить Лану. Вскоре Лана вышла из ванной, вслед за ней тянулся шлейф пара. На ее пижамных штанах были розовые овечки. Сверху – просторная белая футболка, размера на три больше. Для того, что с ней произошло, она выглядела такой маленькой, такой хрупкой. Как только она не сломалась?
Я прикусила щеку изнутри, чтобы не расплакаться.
Лана сняла с кровати декоративные подушки и швырнула их в угол. Я отошла от двери. Мои пальцы скользнули по ее компьютерному столу.
Она легла в кровать и потянулась к лампе. Но прежде чем выключить ее, посмотрела на меня.
– Спокойной ночи, – сказала она мне и выключила свет.
Я слышала, как шуршат простыни, пока она устраивалась поудобнее.
– Спокойной ночи, – прошептала я в ответ.
Вот так она собиралась закончить вечер.
Без слез.
Без эмоций.
Без чего бы то ни было.
Я лежала на спине. Каждая мышца в моем теле напряглась до предела. Я боялась расслабиться. Боялась пошевелиться. Или даже дышать. Поэтому я наблюдала, как надо мной медленно вращаются лопасти потолочного вентилятора. Я пыталась сосредоточиться на приятных вещах. Хороших вещах. Вентилятор напомнил мне колесо обозрения. Я представила ярмарку нашего штата. Обычно из всех трех летних месяцев ярмарка всегда начиналась в самый жаркий день. Я представила себе жирную пищу, веселый визг и смех, гул разговоров.
Я прищурилась и сделала все, чтобы эта картинка продолжилась. Но, как назло, в моей голове всплыли воспоминания о Лане и мне, когда нам было по тринадцать. Мы стояли в очереди на колесо обозрения. Она огромными глазами смотрела на аттракцион. Очередь начала двигаться. Я подтолкнула ее вперед. Она повернулась и испуганно посмотрела на меня.
– Я не пойду.
Она вышла из очереди и встала в сторонке. Я села в кабинку одна. Когда я достигла самого верха, я посмотрела на нее сверху вниз. Она все еще стояла там, все с тем же отстраненным выражением лица.
– Ну как? – спросила она, когда я сошла на землю.
Никак. Я была слишком занята тем, что следила за Ланой, чтобы с ней ничего не случилось. Я пожала плечами и сказала ей, что все было классно. Я выбросила из головы ее отказ прокатиться, и мы направились к другому аттракциону. Но теперь я поняла: Лане не нужно контролировать свою жизнь. Ей просто нужно быть готовой ко всему, что с ней может случиться. Мне не спалось. Я слышала, как в ванной капает вода, как поскрипывает дом. Я изо всех сил старалась не обращать внимания на эти звуки. Мои глаза невольно скользнули к двери. Но я тотчас отвела взгляд, сжав посильнее простыни.
Дыхание Ланы сделалось ровнее. Я повернулась и посмотрела на ее затылок. Знала ли я ту, кого называла своей лучшей подругой?
Раньше я думала, что да.
Я знала, что она не умеет танцевать. Что она любила фильмы, потому что в них через пару часов обычно гарантирован счастливый конец. Небесно-голубой был ее любимым цветом, она любила просыпаться рано, чтобы полюбоваться восходом, и ненавидела дождливые дни.
Я думала, что все это – часть ее истории. Но я ошибалась. Все эти вещи были лишь знаком препинания – началом того, кем она была на самом деле.
– Лан? – прошептала я.
Я не надеялась услышать ее ответ. Я просто должна была чем-то занять свои мысли.
Несколько минут царило молчание. Но затем простыни зашуршали, и ее хрипловатый голос ответил:
– Да?
Я знала: ей не хочется говорить об этом. Но в моей груди пульсировала такая глубокая, такая сильная боль. Она не оставит меня, пока я не поговорю с ней.
– Как давно это продолжается? – прошептала я.
Я услышала, как она сглотнула.
– С тех пор, как мне исполнилось десять лет.
Ее слова эхом отозвались по комнате, забирая с собой воздух вокруг меня. Я почувствовала, что задыхаюсь.
– Кто-нибудь знает?
– Только моя мать. – Она сказала это так небрежно, словно мы с ней болтали о том, что ели на ужин.
– И она ничего не сделала? – прошептала я.
– Это стало бы позором для семьи, – прошептала Лана в ответ. – Поэтому она заметает все под ковер и делает вид, будто ничего не произошло.
Я потеряла дар речи. Когда вы смотрите на мать Ланы, вы видите высокие каблуки, жемчуг и губную помаду. Она всегда идеально причесана и ухожена. Как будто перенеслась сюда из эпохи Домохозяйки Сьюзи.
Очень быстро я поняла, что этот образ – наваждение, трюк фокусника. Как только туман начал рассеиваться, моим глазам предстала правда.
У меня не было слов. По крайней мере, способных стереть то, что случилось.
– Мне очень жаль, – сказала я в полном отчаянии.
Всего три простых слова. Но сказанные правильно, с искренностью и состраданием, они способны исцелить душу.
