– Как я могу сосредоточиться на чем-то другом? Такое ощущение, будто мой мир рушится вокруг меня.
– А что, если он все время рушился вокруг нас?
Я хотела сказать ей, что она может не тратить времени и сил на слова. В ее манере говорить загадками не было ничего для меня нового. Она делала это давно. И все же ее слова потихоньку разъедали мою совесть, вызывая настоящую паранойю. От них по моей спине начинали ползать мурашки.
– Что это значит? – спросила я.
Лана пожала плечами, но глаз не отвела. Она смотрела прямо мне в лицо.
– Просто правда, наконец, настигла тебя, вернее, нас обеих, а это то, чего я всегда хотела избежать. То, что, как я надеялась, никогда не случится… Случилось. Жизнь людей летит к чертовой матери из-за моего отца.
Она умолкла. В квартире тотчас повисла такая тишина, что можно было бы услышать звук падающей на пол иголки.
Мы больше ничего не сказали. У меня в голове не звучало ничего, кроме эха ее слов.
Я встала и вышла из комнаты. Мы избегали друг друга до конца дня.
* * *
Я проснулась от грохота.
И мгновенно села. Меня словно вырвали из объятий сна. Мне потребовалась пара минут, чтобы вернуться в реальность, и когда это произошло, я посмотрела на часы. Почти шесть утра.
Дезориентация не прошла. Кружилась голова, и я едва не завалилась вперед. Тело почти онемело, но у меня внутри был орган размером с мой кулак, который не переставал бешено биться. Положив на сердце ладонь, я сделала несколько глубоких вдохов. Спустя несколько минут пульс так и не пришел в норму, и я сдалась. Я встала с кровати. Подойдя на дрожащих ногах к двери, я открыла ее и выглянула в темный коридор. Из-под двери ванной сочился свет. Я окликнула Лану. Мой голос прозвучал четко и звонко, но она не ответила.
Шаркая ногами, я вышла коридор. В квартире стояла гробовая тишина. Я слышала все: ревущую в ушах кровь, мое затрудненное дыхание, мои шаги по ковровому покрытию пола.
Дойдя до двери, я подняла руку, чтобы постучать, но на долю секунды замешкалась. Крошечная часть меня была напугана и велела мне не входить. Я легонько постучала. Не дождавшись ответа, я закрыла глаза.
– Лана? – позвала я.
По другую сторону двери было слышно, как открываются и закрываются ящички, затем до моего слуха донеслись всхлипывания.
– Лана, я вхожу, – сказала я, открывая дверь.
И я вошла. Но, сделав один лишь шаг вперед, застыла как вкопанная. Лана смотрела на свое отражение в зеркале. К ее левому запястью был прижат нож.
Я на цыпочках подошла к ней и окликнула по имени. Она даже не посмотрела на меня.
– Что ты делаешь? – спросила я.
Она моргнула и снова уставилась на свое отражение. Поворачивая голову то в одну, то в другую сторону, она критически разглядывала себя.
– Моя кожа идеальна, – сказала она и провела лезвием по запястью. Ее рука начала дрожать. Я резко втянула в себя воздух. – Но знаешь что?
Она наклонила голову и посмотрела на меня в зеркало. Я ответила ей взглядом. Лана может думать, что она безнадежна, но я вижу перед собой личность. Ту, которой всю ее жизнь пришлось сражаться, чтобы выжить. Если она преодолеет это препятствие в своей жизни, ее уже не остановить.
– Внутри у меня столько боли, – сказала она. – И с каждым днем она продолжает умножаться.
– И ты думаешь, что, вскрыв себе вены, ты все исправишь?
– Да.
Я попыталась ее урезонить. Сказала ей, что мы можем поехать куда-нибудь, – куда угодно, – где ей станет лучше. Она голодна?
Лана ответила отказом на все мои предложения.
Я попробовала еще раз.
– Может, тебе стоит принять снотворное? Уснешь, а завтра наступит новый день. Ты сможешь все хорошенько обдумать!
Лана посмотрела на меня, все еще в зеркало, словно не в себе была я.
– Мне не нужно никаких снотворных. Я знаю, как заставить мою боль исчезнуть.
Она вскинула нож. Блеснуло лезвие. У меня перехватило дыхание.
– Просто отдай мне нож, – взмолилась я.
Но Лана меня не слышала. Я видела по ее глазам, что она застряла в глубинах своей памяти, уходя все дальше и дальше от реальности.
– Ты не понимаешь, – сказала она.
– Тогда объясни мне. – Я сделала еще один шаг в ванную. Мы были в квартире одни, но я все равно закрыла дверь, словно отгораживалась от мира ради нашего откровенного разговора. – Помоги мне понять.
Она посмотрела на меня так, словно я была сумасшедшей.
– Это, – она взмахнула ножом, – единственный способ избавить меня от боли.
– Неправда, – возразила я.
Нож вернулся к запястью, и, хотя она сжимала его с такой силой, что костяшки пальцев побелели, ее руки безостановочно тряслись. Я поджидала подходящего момента, чтобы броситься к ней и выхватить нож и чтобы никто из нас не пострадал.
– Лана, если ты…
– Ты дашь мне высказаться? – крикнула она.
Я прижалась спиной к двери. Я ни разу не слышала, чтобы она повышала голос, тем более на меня.
Я примирительно вскинула руки, сдаваясь.
– Да. Да. Можешь говорить. Тебе слово.
Тяжело дыша, она посмотрела на свое запястье, словно оно говорило с ней.
– Однажды… – медленно начала Лана. – Когда мне было двенадцать лет, в гости к моей бабушке пришла знакомая из церкви. Они сидели в гостиной, а я подслушивала за дверью. Моя бабушка спросила ее, как ее дела. У женщины – ей было лет тридцать – на коленях лежала пачка бумажных носовых платков. Она только что на двадцатой неделе потеряла ребенка. «Он все еще здесь, – сказала она и потерла живот, – хотя он умер, я чувствую его каждый день». Она продолжила рассказывать моей бабушке, что иногда задирает рубашку, ожидая увидеть беременный живот, а когда ничего не видит, ей просто хочется умереть. Моя бабушка сказала ей не думать так, сказала, что самоубийство – грех.
Лана продолжала смотреть на нож. Ее взгляд был буквально прикован к его лезвию. Я, наконец, решилась сделать шаг вперед и вытянула руку вперед.
– Но знаешь, что сказала эта женщина? Она сказала: «Грех ли самоубийство? Я знаю, что теперь мой сын обрел покой. Покой и счастье. Я просто хочу быть с ним. Я хочу умереть».
– Сначала я подумала, кому хочется смерти? – Лана посмотрела на меня, посмотрела в упор, не замечая ни протянутой руки, ни настороженного взгляда и, рассмеявшись, сказала:
– Сама мысль о смерти вселяла в меня ужас. Большинство людей как могут стараются ее оттянуть. Но эта женщина ее жаждала. Но потом мне в голову пришла одна мысль. Что, если эта женщина поняла что-то такое, точно знает, что мы все потеряем позже. Когда слез и гнева недостаточно, возможно, смерть – единственный гарантированный способ положить конец вашей боли.
