Я хотела увязаться за ним следом и подслушать каждое его слово. Медсестра только что вошла в палату Ланы. Она измерила ей кровяное давление, температуру и спросила, есть ли у Ланы какие-нибудь просьбы. В моем распоряжении была масса времени, чтобы юркнуть в комнату Ланы и, наконец, поговорить с ней, но я осталась стоять на месте, глядя, как ее отец уходит дальше, пока он не свернул за угол и не исчез из виду.
Он явно что-то задумал. Я не знала, что именно, но это явно было связано с Ланой. Я знала, что родители Ланы отчаянно пытаются скрыть ее попытку самоубийства, и как можно быстрее.
Наконец медсестра вышла из палаты. Я вошла и тихо закрыла за собой дверь. Лана не сводила глаз с телевизора. Шел старый комедийный сериал со взрывами смеха за кадром, домами, что всегда сияли чистотой, и счастливыми супружескими парами, которые обнимали друг друга при первом же удобном случае.
– Как бы я хотела, чтобы мои проблемы могли быть решены за полчаса или даже меньше, – тихо сказала Лана.
– Я тоже, – вздохнула я и свернулась калачиком на краю ее кровати, будто то была не пропахшая дезинфекцией больничная палата, а комната в ее квартире, где пахло сиренью. Я несколько секунд смотрела сериал, а потом повернулась к Лане. – Как ты?
– Если я скажу тебе, что все хорошо, ты бы мне поверила?
– Нет.
– Тогда я скажу тебе правду. – Она сглотнула. – Мне паршиво.
Я в упор посмотрела на Лану. Ее лицо, обычно такое гладкое и чистое, было бледным, почти полупрозрачным, с капельками пота на лбу и вокруг рта.
Ее губы потрескались. У нее были прекрасные волосы. Прямые и шелковистые, как у ребенка. Длинные, до пояса. Их концы всегда были аккуратно подстрижены. Но сегодня они казались тусклыми и спутанными, наспех собранные в кособокий конский хвост. Хуже всего выглядели ее запястья. Перевязанные бинтами, они лежали на кровати, как гири.
– Похоже, боль сейчас сильнее, – печально сказала она.
Я встала, решив, что ей требуется медсестра или врач, чтобы они оказали ей помощь.
– Где именно?
Она подняла свои перевязанные запястья, глядя на них со смесью обиды и грусти.
– Моя боль. Она стала сильнее. Наверно, она жила в моем теле слишком долго. Я могу сколько угодно резать кожу, но это не будет иметь значения. – Она смотрела мне прямо в глаза. – Боль никогда не уйдет.
Я медленно села обратно. Что я могла на это сказать?
Я пыталась припомнить какую-нибудь вдохновляющую цитату. Что-то, хоть что-нибудь, что дало бы ей надежду. Увы, мне ничего не приходило в голову.
И мы обе знали это.
Ее рука тяжело опустилась на кровать.
– Но на секунду это было блаженство, – призналась она. – Знаю, так нехорошо говорить. Но это правда. Я на секунду подумала, что все мои проблемы уходят. Но после каждой капли крови, которую я теряла, меня ждали галлоны боли, чтобы снова вернуться в меня.
– Даже не знаю, что сказать, – грустно призналась я. – Но что бы я ни сказала, это ничего не исправит.
– Я не прошу тебя ничего исправлять. Никто этого не может.
– И что будет дальше? – спросила я.
– Не знаю. Мой доктор постоянно твердит, что выпишет меня через несколько дней, чтобы мои родители помогли мне «поправиться».
Я вздрогнула. Она усмехнулась.
– Иронично, правда?
– Ты ведь не вернешься к ним, не так ли?
– Нет, – твердо сказала Лана.
Я открыла рот, чтобы высказать свое мнение.
– Могу я просто побыть одна, пожалуйста? – спросила Лана.
– Конечно. – Я встала и попрощалась, хотя это было последнее, что мне хотелось сделать. Дверь за мной закрылась. Уперев руки в колени, я привалилась к ней и глубоко вздохнула.
Через пару секунд я ушла. Мои ноги дрожали, мне казалось, что я могу потерять сознание. Я ускорила шаг. Впереди виднелся лифт, но я ощущала себя словно в зале аттракционов. С каждым моим шагом он удалялся от меня все дальше и дальше. Я испугалась, что никогда не дойду до него.
Я побежала, но коридор стал узким и длинным и растянулся на многие мили. Вокруг толпились медсестры и посетители, пришедшие проведать родных. Я слышала их приглушенные голоса. Не сомневаюсь, у каждого из них были свои проблемы, но в тот момент я бы отдала все на свете, чтобы поменяться с ними местами.
И я поняла: после того как я увидела изнасилование Ланы, мой рассудок дал трещину. И с каждым событием она становилась все шире. Возникла целая сеть трещин, делавшая меня уязвимой. В конце концов я начала разрушаться. Меня догнало все сразу, и я рассыпалась на миллионы кусочков.
Я рухнула на землю и закричала, пытаясь стереть из памяти слова Ланы «Боль никогда не уйдет».
Ее голос становился все сильнее, а мир вокруг меня постепенно погружался во тьму.
Проснулась я в Фэйрфаксе.
38. Изменение
Часы на столе доктора Ратледж тикают. Как и мониторы в больнице. Я смотрю на доктора и жду новых радикальных перемен.
Вот.
Вот моя история. Она у всех на виду, и мне нечего сказать. И что будет теперь?
Превращусь ли я постепенно в ту, кем когда-то была? Или, может быть, доктор Ратледж щелкнет пальцами, и я пойму, что это был сон?
Мне все равно, что произойдет. Главное, чтобы что-то произошло.
Мы сидим и смотрим друг на друга. Часы продолжают отсчитывать секунды, и я начинаю терять терпение. Я заслуживаю, нет, я заслужила эту перемену. Так где же она?
– Теперь вы понимаете? – спрашиваю я с нетерпением.
Доктор Ратледж кивает.
– Понимаю.
Я прищуриваюсь.
– Пожалуйста, не шутите со мной.
– Я не шучу. Я понимаю, что ты прошла через настоящий кошмар.
– Если вы понимаете, то объясните мне, почему я здесь. Расскажите мне, как человек, который пытался помочь подруге, оказался в психиатрической клинике.
Доктор Ратледж смотрит на меня все так же – ничего не говоря, ничего не предлагая.
– Я не пыталась убить себя. Это была Лана. – Я дергаю рукава и протягиваю ей запястья. – Видите? Никаких шрамов. Ни-че-го.
Она смотрит на мои руки. На бледные, без рубцов запястья.
– Видите? – Я буквально сую их ей в лицо. – Видите эти вены? Я знаю, что по ним течет кровь, и знаю, что у меня есть душа, и знаю, что у меня есть жизнь, которую стоит прожить. Сейчас она мало что собой представляет. Но я знаю, что она у меня есть.
Она отрывает взгляд от моих безупречных запястий и смотрит мне в глаза. Я опускаю руки и сажусь обратно. Нас окружает тишина. Если бы не часы. Эти гребаные дурацкие часы. Так и хочется схватить их и разбить вдребезги. Я тру виски.
