– Скажите мне, – умоляю я. – Пожалуйста, скажите мне, почему я здесь.
Она бросает ручку на стол. Затем наклоняется вперед и говорит тихо, но твердо:
– Ты здесь, потому что у тебя произошел нервный срыв. Ты приняла то, что случилось с Ланой, слишком близко к сердцу.
– Разве это объясняет, почему совершенно нормального, здорового человека заперли в психушку? – возражаю я.
Доктор Ратледж печально улыбается.
– Когда с человеком случается такой срыв, как с тобой, когда кто-то пережил то, что пережила ты, такое возможно.
Мои губы дрожат. Я чувствую себя глупо. Мне стыдно. И это смешно.
– Я хочу домой, – говорю я.
Но есть ли он у меня? Примут ли меня родители?
– Нет. Тебя еще рано выписывать. Ты еще не готова.
Я подпираю голову руками. Плакать или кричать? Я не знаю. Я жду, когда из моего горла вырвется огромный, комковатый шар, но ничего не происходит.
– Что ты чувствуешь, Наоми?
– Я чувствую, что я сделала только один шаг вперед и двадцать шагов назад, – отвечаю я, уткнувшись лицом в ладони.
– Тебе кажется, что ты ничуть не продвинулась к выздоровлению?
Я киваю и смотрю на нее, смаргивая слезы боли и разочарования.
– Я просто хочу получить ответы, – говорю я убитым голосом.
– Как бы нам ни хотелось, чтобы это произошло в мгновение ока, так не бывает.
Я закрываю глаза и слушаю ее. Я чувствую себя отвергнутой.
– Завтра будет новый день.
Я устала от новых дней и нового оптимизма, который приходит с ними, потому что спустя несколько часов солнце садится и отнимает мой оптимизм, и я вновь ощущаю свое одиночество.
Открывается дверь. В дверном проеме стоит Мэри. Сеанс окончен. Доктор Ратледж говорит, что увидит меня завтра. Она улыбается мне своей характерной ободряющей улыбкой.
Я не говорю ей о том, что чувствую или думаю. Я просто встаю и выхожу за дверь вместе с Мэри.
39. Женевьева
– Доктор Ратледж, можно вас на пару слов?
Я поднимаю голову. В дверях стоит доктор Вудс, предыдущий психиатр Наоми.
Тиму Вудсу пятьдесят восемь лет, у него черные волосы с проседью. Вокруг глаз и, что неудивительно, вокруг губ уже заметны морщины. Он никогда не улыбается. Он всегда серьезен. Для него существуют только факты. Его карьера близится к завершению, он просто пережидает время до пенсии. Возможно, когда-то ему было не все равно, но сейчас – уже нет. Это мимолетная мысль, но мне интересно, сможет ли работа выдавить из меня решимость, как из Тима Вудса. Неужели мне тоже станет все равно?
Я закрываю учебник и жестом приглашаю войти.
– Конечно.
Он смотрит на мой учебник.
– Я вас прервал?
– Вовсе нет.
Тим садится. Я почти не разговариваю с доктором Вудсом, так что видеть его в моем кабинете, по меньшей мере, удивительно.
– Чем могу вам помочь? – говорю я с улыбкой.
Его пальцы барабанят по подлокотнику. Его взгляд серьезен. Моя улыбка тускнеет, желудок скручивает узлом. Что-то здесь не так.
– Я хотел поговорить с вами о Наоми Кэррадайн.
Мой взгляд скользит к папке, лежащей на углу моего стола. В правом верхнем углу черным маркером написано ее имя: Кэррадайн, Наоми.
– Что с ней? – спрашиваю я, не отрывая от папки глаз.
– Я думал, вы в курсе, что ее мать дала расписку, что забирает ее из Фэйрфакса.
Я медленно поднимаю голову и удивленно смотрю на Тима. Я не ослышалась, часом?
Сложив пальцы домиком и поднеся их к губам, Тим смотрит на меня.
– Что? – слабо спрашиваю я.
– Начиная с сегодняшнего дня Наоми больше не пациент Фэйрфакса.
Четыре года в колледже.
Четыре года медицинской школы.
Четыре года интернатуры.
Долгие часы корпения над учебниками. Все эти годы я жила, помня, почему решила стать психиатром: чтобы помогать людям.
До Фэйрфакса я два года проработала в небольшой частной клинике. Я консультировала измотанных домашними проблемами мамаш. Подростков, отравленных собственными гормонами. В общем, ничего экстраординарного. Возможность работать здесь стала подарком судьбы, и я ухватилась за нее, стремясь показать, на что действительно способна.
Я не знала, что такое профессия психиатра, пока не начала работать в Фэйрфаксе. Пока не взяла Наоми Кэррадайн в качестве пациентки. Каждый раз, глядя на Наоми, я видела девушку, которая, глядя в зеркало, не видела ничего, кроме тьмы. Разве я могла закрыть на нее глаза?
– Но почему? – Я не могу придумать ничего лучше, кроме этого короткого вопроса. Я знаю, какого прогресса достигла Наоми, и мне больно думать, что теперь это пустая трата времени.
Тим пожимает плечами.
– Ее родители считают, что лекарства помогут ей скорее.
– И вы согласны с их мнением?
– Ей уже гораздо лучше, – слабо возражает он.
– Верно. Но не насколько, чтобы уйти отсюда! – взрываюсь я. Так неожиданно. Что на меня совсем не похоже.
Но мое терпение лопнуло. Наши с Наоми встречи шли ей на пользу. Она была близка к прорыву. Еще несколько сессий, и девушку в ближайшие шесть месяцев можно было выписывать.
– Ее мать больше не хочет никаких сессий. Время истекло.
Доктор Вудс не сводит с меня глаз. Я же смотрю в стол.
– Мы только начали, – тихо говорю я. – Мы едва добрались до корня ее проблем!
– Мы не против Наоми. Мы…
Я резко вскидываю голову. Мне не нравятся его слова.
– Кто мы?
Тим все еще артачится.
– Я и ее родители.
Я была так ошарашена выпиской Наоми, что даже не подумала о том, как об этом узнал Тим.
– Когда вы говорили с ними?
– Я говорил с ними буквально вчера.
– О чем? – тут же парирую я.
– Я не ваш пациент, доктор Ратледж. Вам нет необходимости говорить со мной таким тоном.
– Но она больше не ваша пациентка.
– Я это понимаю. Но я решил, что ее родители имеют право знать, что происходит, – говорит он резким тоном.
– Совершенно верно. Но если они хотели узнать об ее успехах, что мешало им позвонить и поговорить со мной? Я бы с радостью проинформировала их обо всем. – Я посмотрела ему в глаза. – Вы же не ее доктор. И не имели на это права.
Тим в упор на меня смотрит.
