Я моментально забываю про ключи и спешу к нему. Я вмешиваюсь в его разговор с медсестрой.
– Вы говорили с Наоми? – нетерпеливо спрашиваю я.
Мне не до правил хорошего тона. Время работает против меня.
Он хмурит брови. Расправляет плечи. В карих глазах мгновенно появляется настороженность, словно имя Наоми – это своеобразная кнопка. Все самые сильные воспоминания Наоми так или иначе связаны с этим человеком.
– Нет. В чем дело? Где она?
Я уже собираюсь ответить ему, но замечаю, что медсестра за стойкой регистратуры смотрит на нас. Я отвожу его в сторону.
– Ее мать выписала ее сегодня.
Он бледнеет. На нем нет лица. Он стискивает зубы, закрывает глаза и отводит взгляд. На миг мне становится страшно, что он вот-вот взорвется и прямо сейчас устроит скандал.
– Лахлан, вы меня слышали?
Он кивает и поворачивается ко мне.
– Вы…
Я перебиваю его:
– Ее выписала не я. Я бы никогда этого не допустила. Я только что узнала, что мать забрала ее отсюда более часа назад.
Он проводит рукой по лицу.
– Вот дерьмо, – сердито шепчет он. – Так кто это сделал?
Мне хорошо знаком его взгляд. Слепой, устремленный в пустоту. Такой обычно бывает, когда человеком движет гнев. Он не остановится, пока не выплеснет свою агрессию.
– Это не имеет значения, – мягко говорю я. – Я просто должна найти Наоми. Прямо сейчас.
Лахлан пристально смотрит на меня, затем указывает на парковку.
– Пойдемте со мной.
Я благодарно улыбаюсь ему. Мое сердце успокаивается, и на секунду я думаю, что все будет хорошо. Мы с Лахланом почти переступили порог больницы. Еще несколько шагов.
Как вдруг я слышу голос доктора Вудса. Лахлан тоже. Он замирает на месте и резко поворачивается. Я следую его примеру. В вестибюль, смеясь с идущей рядом медсестрой, входит доктор Вудс. Его взгляд падает на входную дверь, затем скользит в сторону и снова возвращается к двери. В следующий миг его глаза буквально лезут на лоб – нет, не при виде меня, а при виде Лахлана. Я понимаю: эти двое знакомы за стенами Фэйрфакса.
Лахлан идет к нему. Он останавливается, лишь когда Вудс загнан в угол. Теперь Лахлан возвышается над доктором как гора.
– Вы знаете, что вы только что сделали? – цедит сквозь зубы Лахлан.
Лицо доктора Вудса становится белым как мел. Медсестра за стойкой встает. Несколько пациентов оставляют свои занятия и смотрят на нас во все глаза.
Я подбегаю к Лахлану и хватаю его за руку, пытаясь оттолкнуть назад. Не ради доктора Вудса, а ради Наоми, потому что чем быстрее мы выберемся отсюда без лишнего шума, тем лучше.
– Вы закрывали на все глаза. Меня от вас тошнит! – Голос Лахлана срывается на хрип.
Мне удается отвести его на несколько шагов в сторону. Осталось подтолкнуть его еще пару раз, и он выйдет за дверь. Но тут доктор Вудс говорит:
– Лахлан, я сделал то, что считаю правильным. Ее родители были обеспокоены…
– Вы – ублюдок! – не унимается Лахлан. – Вы меня слышите?
– Подождите минутку, я…
Я поворачиваюсь и со злостью смотрю на доктора Вудса.
– Заткнитесь, – цежу я сквозь зубы.
Я стояла к нему спиной всего несколько секунд, но, когда я поворачиваю голову, Лахлан уже выкатывает с парковки.
Выругавшись себе под нос, я бегу обратно к регистратуре. Медсестра за стойкой смотрит на меня, как на ненормальную.
– Дайте мне адрес Наоми Кэррадайн! – требую я.
Она ошарашенно смотрит на меня.
– Доктор Ратледж, может, лучше не стоит…
– Просто дайте мне адрес! – рявкаю я.
Она быстро находит историю болезни Наоми и тараторит адрес. Я дрожащей рукой записываю.
На моем пути встает Вудс, выставляя передо мной руки.
– Женевьева, успокойтесь. Вы и Лахлан явно расстроены и…
– Вы знаете Лахлана за стенами Фэйрфакса?
Он, ничего не говоря, смотрит на меня, а затем кивает.
– Я знаю его родителей.
Я бормочу ругательство и обхожу его.
– Подумайте о том, что делаете! – кричит мне в спину доктор Вудс.
Я резко оборачиваюсь, возвращаюсь назад и тычу в него пальцем.
– Я делаю это из-за того, что вы натворили этим утром. Все, что случится, останется на вашей совести!
Я поворачиваюсь и бегу к своей машине. Спиной я чувствую чужие взгляды. Внезапно я понимаю: на ниточке висит не только моя работа. Похоже, я могу помахать ручкой моей карьере. Даже с этой удручающей, грозно нависшей над головой мыслью я все же хлопаю дверцей машины и следую за Лахланом. До меня, наконец, доходит: вероятно, я слишком близко к сердцу приняла Наоми и ее историю. Я погрузилась в ее мир, где правда скрыта за завесой лжи. Но я не могу сделать шаг назад и забыть обо всем. Такой возможности у меня больше нет.
Моя ошибка, но и мой выбор.
40. Слияние
Свобода пьянит. Кружит голову.
Когда ее долго нет в вашей жизни, вы становитесь одержимы ею. Вы постоянно думаете о том, что будете делать, когда получите ее обратно. Возможно, просто выйдете на улицу, чтобы полной грудью дышать свежим воздухом. Или же ляжете на траву, глядя на небо и белые пушистые облака, что медленно проплывают над вашей головой, зная, что вам некуда идти. Чем больше времени проходит, тем чаще вы представляете себе, что будете делать. И когда вам эту свободу дают, причем так легко и неожиданно, вы почти не знаете, что с собой делать.
Именно так получилось и со мной, когда ко мне в комнату вошла Мэри и сказала, что я еду домой. В руке она держала мой чемодан. Она с серьезным видом взялась собирать мои вещи. Это вышло так неожиданно, – можно сказать, как обухом по голове, – что я лишь тупо таращилась на нее. Я молча оделась, то и дело оглядываясь на нее. Прежде чем мы вышли из комнаты, она вернула мне шнурки и косметичку. Пилочку для ногтей. Ручку. И мой мобильный телефон. Я непонимающе посмотрела на эти вещи.
Неужели это действительно происходит? Я продолжала ломать голову. Вдруг это какая-то изощренная шутка?
Когда мы шли по коридору, я все время ждала, что Мэри вот-вот остановится и скажет, что это просто репетиция моей выписки и я должна вернуться в свою холодную, одинокую комнату. Наконец я увидела мать – она стояла у входной двери рядом с доктором Вудсом. Я тотчас поняла: это не шутка. Меня на самом деле выписали. Но где же в таком случае мое волнение? Почему оно не может подойти к моему страху, дать ему хороший пинок под зад и наполнить меня надеждой? Как в тот раз, когда Лахлан забрал меня, хотя та свобода была лишь временной.
