После нескольких ничего не значащих перекрестных фраз… Владимир Львович вдруг сообщает к моему еще большему смущению:
– А мы слушали, как вы читали!..
– Как так? – удивился Модест Ильич.
– А очень просто… Я должен признаться и открыть тайну. Мы с дядей Петей все время подслушивали и даже подсматривали в щелку двери… Как мы боялись выдать себя и боялись, что нас застанут на месте преступления!
Из соседней комнаты раздался чей-то низкий басок и укоризненно протянул:
– Бо-об!
– Да… – продолжал, смеясь, Владимир Львович, – дядя Петя даже стоял на коленях и подглядывал в замочную скважину.
– Смотрите, пожалуйста, – обратился ко мне Модест Ильич, – точно маленькие дети!..
В это время в дверях появилась фигура Петра Ильича – его я сразу узнал по портретам.
– Бо-об!.. Ну, как не стыдно!.. Простите нас, ради Бога, – обратился он ко мне, протягивая руку. – Мы хотели скрыть от вас. Условились не говорить. А вот он, такой нехороший… Мне даже совестно смотреть вам в глаза… Простите нас за ребячество… Но, право, нам было очень интересно!
– Как?.. Неужели ты так-таки и стоял на коленях и подглядывал?! – закатывался веселым смехом Модест Ильич.
– Ну что же особенного?! – конфузился, как ребенок, Петр Ильич. – Мне было интересно…
Потом разговор перешел на другие темы. Зная, что я раньше никогда не бывал в Петербурге, интересовались моим впечатлением от города. Петр Ильич очень любил Петербург, считал его одним из самых красивых городов в Европе…
– …А вот не хотите ли взглянуть на Исаакия с нашего балкона?.. Грандиозная картина!
И повел меня на балкон любоваться этим видом.
Чайковские только что переехали на новую квартиру – с Фонтанки, дом 24, на Малую Морскую, угол Гороховой, дом 13. Квартира помещалась в верхнем этаже с угловым балконом, выходящим на улицу Гоголя и на Гороховую. Вид с балкона был чарующий. На фоне багряного заката удивительно был красив Исаакий.
Пришли доложить, что обед готов»
[97].
Таким состоялось первое знакомство 19-летнего актера Юрия Юрьева, только что переехавшего в Петербург, поступившего в Александринский театр и получившего роль в «Предрассудках» Модеста Чайковского (для репетиции которой он и явился сюда), и великого композитора Петра Чайковского, который остановился погостить в новой квартире брата на пятом этаже этого дома.
Тот самый балкон квартиры № 20, где смущенный юноша и его кумир встречали закат, находится прямо на углу здания, а два окна справа от балкона – окна комнаты Петра Ильича, в которой он умрет от холеры через всего несколько недель после этой истории.
Юрию Юрьеву было суждено наслаждаться общением с великим композитором всего несколько недель, но каких! Юноша станет свидетелем последнего ужина 53-летнего Чайковского в ресторане Лейнера, где тот выпьет некипяченой воды, ставшей, по слухам, причиной смертельной болезни, паломничества тысяч людей к этому дому в день смерти композитора пять дней спустя, когда слуга Назар узнает его из толпы и пропустит в свою комнатку, где пряталась от публики семья, и грандиозных оплаченных императором похорон, начавшихся от этих самых дверей.
Через 10 лет, уже ведущий актер Александринского театра, которому вскоре доведется стать его директором, Юрий Юрьев, вспоминая юность, будет проходить мимо этого здания, обгоняемый коллегами, спешащими в популярный ресторан «Вена», открытый бывшим официантом Лейнера (какое напоминание о злополучном стакане воды, поданном там Чайковскому!) Иваном Соколовым на углу дома, прямо под памятным для Юрьева балконом.
«Вена» – ресторан первого разряда, с ливрейными швейцарами, лакеями в смокингах и изысканной кухней. Свежайшую провизию каждое утро отбирает лично жена хозяина, парадные двери торжественно открываются в полдень, под залп петропавловской пушки, на поздний петербургский завтрак полагается графин водки и две кружки пива, а посетителей встречает солидный метрдотель, оценивая уместность их наряда для столь приличного заведения. Тем не менее это консервативное место быстро облюбовывают люди искусства – литераторы, музыканты, артисты. И вот уже на стенах ресторана, увешанных автографами, рисунками, стихами, нет пустого места – предприимчивый Соколов сразу оценил перспективы писательского интереса и каждому столику приносил лист бумаги, предлагая оставить на нем что-нибудь на память. Кто только не выглядывал из этих окон, заседая в «Вене»! Литераторы Горький, Блок, Маяковский, Северянин, Чуковский, Алексей Толстой, Гумилев, певцы Шаляпин и Собинов, художники Бакст, Билибин, Сомов…
Для удобства многочисленных кружков и журфиксов угловой зал полностью отдали под литераторский, а завсегдатаи получили именные кружки для пива. Вероятно, своим подарком чаще всего пользовался «король смеха» Аркадий Аверченко, живший по соседству и бывавший здесь почти каждый день:
«Аверченко – магнит „Вены“. Где Аверченко – там хохот, грохот, веселье, озорства и компания.
Юморист живет рядом с „Веной“, всего только через дом, и не было того дня, чтобы он не зашел в ресторан.
Сатириконцы напрасно ищут днем своего „батьку“, трещат в телефон, рыщут на извозчиках и моторах из редакции в контору, в типографию, в театр, на квартиру.
Где он пропадает – неизвестно.
Но вечером Аверченко найти – штука нехитрая. По простоте души, как медведь, он ходит одной тропой, и всегда по вечерам его можно поймать в „Вене“. Тут он не увильнет ни от начинающего сатирика, ни от ловкого издателя, ни от южанина-антрепренера, и сатириконского батьку можно брать простыми руками.
Иногда русский Твен приходит один. Тогда его со всех сторон облипают… поэты, артисты и художники.
Но большей частью он является во главе шумной, остроумной, грохочущей компании сатириконцев…
Сатирическая компания сразу занимает три-четыре столика, и немедленно же начинается несмолкаемый „дебош“. Остроты, эпиграммы, каламбуры сыпятся, как из громадного мешка»
[98].
Не отставал и Александр Куприн, про которого шутили: «Ах, в „Вене“ множество закусок и вина. Вторая родина она для Куприна…»
[99]. Визиты писателя запомнились посетителям вовсе не беседами о литературе. «Дебоши» Куприна было не сравнить со встречами сатириконцев. По воспоминаниям Тэффи, «часто приходилось видеть в литературном ресторане „Вена“, как бушует в своей компании Куприн, как летят на пол бутылки, грохают об пол стулья, гремит крепкая ругань со словами из „народной анатомии“, как ведут кого-то под руки мириться и оробевшие мирные люди спешат от греха подальше убраться по домам»
[100]. Однако исполнять наказ хозяина Ивана Соколова и оставлять после себя автографы, плакаты и даже такие стихи доставлявший ему много хлопот Куприн не забывал:
