— Чувствительная душа. Очаровательная старушка, не
правда ли? Настоящий музейный экспонат. Знаете, она даже не принадлежит к
своему поколению, она на поколение старше. Мать у нее была женщиной с железным
характером и семью свою держала на уровне 1870 года. Я бы сказал, что они жили,
словно под стеклянным колпаком. Я всегда с удовольствием гляжу на так хорошо
сохранившиеся памятники прошлого.
Мне не хотелось говорить о музейных экспонатах ни в прямом,
ни в переносном смысле.
— А что вы на самом деле обо всем этом думаете? —
спросил я.
— Что вы имеете в виду?
— Анонимные письма, убийство…
— Нашу местную волну преступности? А вы что думаете?
— Я первый спросил, — возразил я с милой улыбкой.
Мистер Пай спокойно ответил:
— Как вы знаете, я изучаю разные отклонения от нормы.
Меня это занимает. Люди, на которых это совсем непохоже, делают иногда
фантастичнейшие вещи. В данном случае я посоветовал бы полиции: изучайте
характеры. Перестаньте сравнивать почерки и изучать под микроскопом отпечатки
пальцев. Вместо этого следите, что человек делает со своими руками, какие у
него мелкие привычки, как он ведет себя за едой, не случается ли ему
рассмеяться без всякой причины.
Я поднял брови.
— Безумец?
— Псих, настоящий псих, — сказал Пай и добавил:
— Но вы бы этого никогда не сказали.
— Кто?
Его глаза встретились с моими. Он улыбался.
— Нет, нет, Бертон, это была бы диффамация. Нельзя ко
всей этой, неразберихе добавлять еще и диффамацию.
Мелкими, семенящими шажками он зашагал по улице.
Когда я стоял и глядел вслед мистеру Паю, двери церкви
открылись и оттуда вышел преподобный Калеб Дейн Калтроп. Он рассеянно улыбнулся
мне:
— Доброе.., доброе утро, мистер.., э…
Я помог ему:
— Бертон.
— Конечно, конечно. Не думайте, что я вас не узнал —
просто имя на минутку выскользнуло из памяти. Чудесный сегодня день.
— Да, — ответил я коротко.
Он посмотрел на меня.
— Но что-то.., что-то случилось. Ах да, это бедное,
несчастное дитя, служившее у Симмингтонов. Честно говоря, просто не хочется
верить, что в нашей среде есть убийца, мистер.., э-э… Бертон.
— Звучит, действительно, просто фантастически, —
сказал я.
Он наклонился ко мне.
— Я узнал, что люди здесь получают анонимные письма. Вы
слыхали об этом? К тому же я услышал и о других неприятностях.
— Слыхал.
— Трусость и подлость, — он помолчал, а затем
разразился потоком латинских стихов. — Эта цитата из Горация довольно
точно подходит сюда, не так ли?
— Исключительно, — ответил я.
Кое-что я узнал, а никого, с кем стоило бы еще поболтать,
видно не было, так что я пошел домой. По дороге я заскочил купить табаку и
бутылочку шерри, а заодно и узнать, что судит об убийстве «глас народа».
— Какой-нибудь бродяга, — таково было общее
мнение. — Знаем мы таких — подойдет к дверям, хнычет и просит милостыню, а
как увидит, что девчонка одна в доме, сразу разговор другой. Моя сестра Дора
один раз чуть не до смерти перепугалась: пришел какой-то пьяный, продавал книжечки
с картинками…
История закончилась тем, как храбрая Дора захлопнула дверь
прямо перед носом у этого типа, а сама забаррикадировалась в укрытии, которым
оказался — как я догадался по деликатным намекам — туалет. «И там она и сидела,
пока не вернулась домой хозяйка».
Вернулся я в «Розмарин» за пару минут до обеда. Джоан
неподвижно стояла у окна в гостиной и выглядела так, словно ее мысли были бог
весть за сколько миль отсюда.
— Что ты тут делаешь? — спросил я.
— Сама не знаю. Ничего особенного.
Я вышел на веранду. К железному столику были придвинуты два
кресла, а на нем стояли два стакана с остатками шерри. На стуле чуть в стороне
лежало нечто, на что я загляделся с немым ужасом.
— Господи помилуй, что это?
— Ну, — ответила Джоан, — насколько я
понимаю, фотография больного, страдающего маниакально-депрессивным психозом или
чем-то в этом роде. Доктор Гриффит считал, что это меня может заинтересовать.
Я с еще большим любопытством посмотрел на снимок. У каждого
мужчины свой метод ухаживать за женщинами. Меня лично метод демонстрации
меланхоликов, маньяков или параноиков как-то не привлекает.
— Выглядит довольно безотрадно, — заметил я, и
Джоан от всей души согласилась со мной. — А как Гриффит?
— Усталый и какой-то ужасно несчастный. Что-то его
мучит.
— Меланхолия, которую тебе не удается вылечить?
— Оставь свои шуточки! По-моему, это действительно
что-то важное.
— По-моему, так он из-за тебя и мучится. Оставь его в
покое, Джоан!
— Да замолчи ты! Не могу, вот и все.
— Вы, женщины, всегда так говорите.
Разозленная Джоан убежала.
Больной с маниакально-депрессивным психозом начал коробиться
на солнце и, взяв за уголок, я отнес его в гостиную. Не то чтобы он доставлял
мне удовольствие, но я предполагал, что это какой-то экземпляр из коллекции
Гриффита.
Наклонившись, я вытащил с нижней полки тяжеленный том, чтобы
вложить в него фотографию и выпрямить ее. Это был толстенный сборник каких-то
проповедей.
Книга неожиданно легко раскрылась на каком-то месте. В
следующее мгновение я понял — почему. Из середины было аккуратно вырезано
несколько десятков страниц.
Я стоял с вытаращенными глазами. Потом взглянул на титульный
лист. Книга вышла в 1840 году.
Сомневаться не приходилось. Передо мной была книга, из
отдельных букв и слов которой были составлены анонимные письма. Кто же вырезал
эти страницы?
Ладно, будем рассуждать по порядку: это могла быть Эмили
Бартон. Такая мысль каждому пришла бы в голову в первую очередь. Или это могла
быть Партридж.
Были тут, однако, и другие возможности. Эти страницы мог
вырезать каждый, кто несколько минут оставался в комнате один — скажем,
кто-нибудь из гостей, сидевших здесь и ожидавших мисс Эмили. Даже, в конце
концов, кто-нибудь, пришедший по делу. Хотя нет, это мало правдоподобно. Я заметил,
что, когда однажды ко мне пришел с поручением служащий из банка, Партридж
провела его в кабинет. Так, видимо, было принято в этом доме.
