Схватив пакет с провиантом, она прошипела:
– Сам достанешь.
Он вздохнул и, вытащив ключи из кармана, отворил дверь. Галантно отступив на шаг – ровно настолько, чтобы она могла пройти, он сказал:
– Дамы вперед.
Он понимал, что оказывает на нее давление, но ведь полтора года назад он на собственном опыте убедился, что стоит чуть ослабить напор, как она возведет между ними такой прочный эмоциональный барьер, что ни одному смертному не пробить.
И все же вид у нее был такой, словно она готова дать ему ногой в пах, и Маркус усмехнулся про себя. Ему нравилось ее дразнить, и с этим ничего не поделаешь. Она была такой легкой мишенью. Кроме того, он предпочел бы видеть ее какой угодно, только не похожей на офисного робота, как это было когда-то. Ронни проскользнула в оставленную им узкую щель, изловчившись не прикоснуться к нему. Ей это с трудом удалось.
Она направилась прямо на кухню и шлепнула пакет с едой и напитками на стол. Он подошел и стал выкладывать еду.
Она нахмурилась, когда он пододвинул к ней, успевшей сесть на металлический стул в неестественно напряженной позе, тако.
– Я сказала, что не голодна.
– Тогда не ешь. Только моя мама освежевала бы меня живьем, если бы узнала, что я купил себе ленч, оставив девушку, которую пригласил на свидание, голодать.
– Я не на свидании, – процедила она сквозь зубы. Своей настойчивостью в этом вопросе она начиналадействовать ему на нервы.
– Разве мы не договорились встретиться за ленчем? Что же у нас, если не свидание?
Ронни освободила соломинку от оберточной бумаги ровно настолько, чтобы проткнуть пластик.
– Именно, договорились – в прошедшем времени. Я разорвала договор.
– Ты ведь здесь, не так ли?
– Чтобы ответить на вопросы следователя – только за этим.
Она сомкнула губы вокруг пластиковой соломинки и втянула в себя немного диетической колы, всем своим видом демонстрируя отвращение.
Маркус никогда раньше не испытывал ревности к соломинкам и надеялся, что этого с ним больше не случится, но этот кусочек пластиковой трубки был куда ближе к губам Ронни, чем ему, по всей вероятности, в ближайшее время удастся пробиться.
– Отлично, давай обсудим расследование.
Она молча смотрела на него, очевидно, ожидая, что он начнет первым. Он не собирался ее разочаровывать.
– Я не сообщил Клайну о том, что произошло в «Си-ай-эс», и не собираюсь это делать. – Он выдержал паузу, надеясь, что она улыбнется и скажет ему, как она рада.
Он увидел в ее взгляде облегчение, но улыбки так и не дождался.
– Почему?
Ладно, он не мог сказать, что этот вопрос стал для него неожиданным. Его ответ должен ее умилостивить.
– Поскольку ты не виновата, ему нет необходимости об этом знать.
Она играла с оберткой тако, опустив глаза. Когда она подняла их, то он почувствовал себя на скамье подсудимых под грозными очами прокурора.
– Но ты бы сказал ему, если бы подумал, что я виновата.
Ему не очень нравился тот оборот, что принимала их дискуссия, но он предпочел не увиливать.
– Да.
Вместо того чтобы сказать ему, какой он негодяй, если замышлял такое, и предоставив ему возможность оправдаться и объяснить свои добрые намерения, она опустила ресницы, скрыв от него выражение глаз.
– Понятно.
– Но ты не виновата, так что нам не о чем беспокоиться. – Он хотел внести полную ясность.
Он доверял ей.
Она взмахнула ресницами и вперилась в него взглядом. В серых глазах ее застыло отвращение.
– Понятия «мы» в наших отношениях нет и никогда не было. Если бы ты решил, что я виновата, и рассказал Клайну о том, что произошло в «Си-ай-эс», то расплачиваться пришлось бы мне, и только мне. Так что не говори, что «нам» не о чем беспокоиться.
– Ты думаешь, я бы просто так взял и отдал тебя волкам на съедение? – После того вечера в пятницу? После того, как он поделился с ней самым сокровенным, раскрыл перед ней душу?
Его словно током ударило – так он был зол на нее, когда она спокойно кивнула в ответ.
– Почему бы и нет? – спросила она. – Тебя наняли для определенной работы. Обнаружить, что женщина, предавшая тебя, виновна в преступлении, которое тебя наняли расследовать, – двойная удача. Я лично думаю, что ты не только отдал бы меня волкам на съедение, но и сам бы получил от этого немало удовольствия.
Ему словно дали кулаком под дых.
– Ты думаешь, я хотел свести с тобой счеты?
– Что же еще должно означать то гнусное лицедейство, что было тут на днях, если не акт отмщения?
Она сформулировала свое заявление как вопрос. Но у него не было сомнений – про себя она все давно решила. Она сочла, что весь его пыл – лишь для того, чтобы рассчитаться с ней за ее исчезновение. Как она могла так подумать, когда он открыл для нее свое сердце? Он разозлился еще больше.
– То гнусное лицедейство, как ты его называешь, было вызвано тем, и только тем, что я тебя хотел, и уж точно не имело никакого отношения к желанию отплатить тебе за то, что ты меня полтора года назад бросила.
– В самом деле? – Сколько едкого сарказма она смогла вложить в эту короткую фразу!
– Да, черт возьми! Из мести не может родиться ничего позитивного, и уж тем более того, что между нами возникло. – Разум его отказывался принимать тот факт, что она в этом сомневается.
Она откинулась на стул, забарабанив пальцами по столу.
– У нас был секс. А в сексе нет ничего особенного. Такие вещи происходят постоянно, особенно с тобой.
Ему хотелось ее задушить, но еще лучше – прямо сейчас заняться с ней любовью и заставить ее понять, что это больше, чем секс, сильнее, чем гнев, застивший ей глаза.
Как могла она выдать такое? И после этого еще иметь наглость вести себя так, будто не сказала ничего особенного?
– Если такое происходит постоянно, то почему мы оба хранили целомудрие целых полтора года?
Она пожала плечами:
– Может, потому, что твои сексуальные желания идут на убыль. Тебе почти тридцать.
Он решил не реагировать на эту очевидную пощечину его мужскому достоинству. Вместо этого он задал встречный вопрос:
– А какое у тебя оправдание?
– Я хранила целомудрие все двадцать три года своей жизни. Секс стал для меня отклонением от обычного курса – секс, а не его отсутствие. Могу тебя заверить, что в этом не было ничего особенного – ни в сексе, ни в воздержании после него.
Он знал, что она на взводе. Сознавал, что она придумала черт знает что про него, но все равно ее слова чуть не вывернули его наизнанку. В ее силах было ранить его так, как не мог никто, даже мать.
