– Ты пришел к этому выводу на пять дней позже, чем следовало.
И снова ему не понравилось, как прозвучали ее слова.
– Что ты хочешь сказать? Я знаю, что ты невиновна, и все остальное не имеет значения.
Она встала.
– Ты ошибаешься. Ты воспользовался моим желанием, чтобы завоевать доверие к тебе. Ты занимался со мной любовью с верой в то, что я та самая шпионка, которую тебя наняли разоблачить. Я никогда этого не забуду. И простить тебя тоже не могу.
Глава 16
Раскрытое личное дело Ронни лежало перед ним на столе. Маркус уже два часа сидел за столом как приклеенный, спрашивая себя, как эта пороховая бочка, маскирующаяся под офисный автомат, посмела говорить о прощении.
Восемнадцать месяцев назад она вероломно бросила его, обманула. Ушла, даже не оглянувшись. Ушла с его ребенком в животе.
С сыном.
Маркус сжал кулаки с такой силой, что мышцы предплечий заныли.
Из того, что он прочел в ее личном деле, выходило: их сыну десять месяцев. Столько же, сколько дочери Алекса и Изабел. Все это не укладывалось в его голове. Ронни родила Эрона Маркуса Ричардса во французской больнице, не потрудившись даже позвонить ему и сообщить, что он стал отцом.
Она исключила Маркуса из своей жизни с той же легкостью, с которой сделал это его отец.
Гнев накрыл его, как девятый вал. Никогда в жизни Маркус не испытывал такой ярости. Ронни вычеркнула Маркуса не только из своей жизни, но заодно и из жизни его сына. У его сына прорезался первый зуб, а он, Маркус, ни черта об этом не знал. Он научился переворачиваться. И Маркус не ведал об этом. Он стал ползать, а Маркус и знать об этом не знал.
Маркус пытался припомнить все то, чему научилась его маленькая крестная за десять месяцев жизни, и жгучая влага защипала глаза. Он видел, как его крестная первый раз улыбнулась с единственным зубом во рту. Как она ползла по полу, чтобы схватить красного плюшевого медведя, которого он подарил ей на Рождество. Как пытается сделать первый шаг и падает на подбитую мягким памперсом попку.
Тогда он подхватил ее с пола и, усадив на колени, стал успокаивать, пока Изабел покатывалась со смеху.
Пытался ли Эрон сделать свой первый шаг? Плачет ли, когда устает, или просто засыпает, и все? Нравится ли ему яблочное пюре, или он выплевывает его с отвращением, как малышка Хоуп?
Непрошеные слезы жгли Маркусу глаза, и он не мог прогнать их, сколько ни мигал. Он даже не знал, как выглядит его сын.
В пятницу вечером Ронни сказала, что любит его.
Короткий сдавленный смешок, больше похожий то ли налай, то ли на хрип, вырвался у Маркуса, и ему захотелось изо всех сил ударить кулаком по обтянутой тканью стене отсека. Любовь. Да уж!
Ронни испытывала к нему кое-какие чувства, только то была не любовь. Любовь подразумевает доверие. Она предположила, что он затащил ее в постель, чтобы завоевать ее доверие. Она сама так сказала, меньше двух часов назад. Он подавил нервный смех.
Как будто ему это грозило!
Она не доверяла ему восемнадцать месяцев назад – не рассказала об отчаянном положении, в котором оказалась из-за болезни сестры, о ребенке, которого они зачали, и сейчас она ему тоже ни на грош не верила. Она не стала делиться с ним мыслями, что пришли ей в голову, когда случайно перехватила анонимное сообщение. Она не спешила рассказать ему об их сыне и после того, как призналась ему в любви.
Она хотела его. Он дарил ей телесное наслаждение. Пробудил ее к новому опыту. Сексу. Она сказала, что в этом нет ничего особенного. Он предпочел думать, что она лжет, потому что в тот момент была в ярости, но теперь он знал правду.
Похоть. Теперь он знал слово, которое определяет ее чувства к нему. Они относились к сфере телесного и не распространялись на жизнь духа. Этим все начиналось и заканчивалось. Ей хотелось их как-то приукрасить, притвориться, что за похотью стоит что-то еще, что-то, что ее мелкое ханжеское сознание может принять. Но если бы это что-то еще было, он не сидел бы здесь, в любезно предоставленном офисном отсеке, над папкой, огорошившей его открытием. У него есть сын, а он узнает об этом из личного дела матери своего ребенка.
Маркус резко распрямился, отодвинув стул на несколько футов от стола. Он с шумом захлопнул папку и швырнул ее в шкаф над компьютером вместе с личными делами прочих сотрудников «Клайн технолоджи», которые вышли из числа подозреваемых. Схватив оставшиеся четыре папки, он выскочил из офиса.
Ему надо убежать. Он не мог слышать нежные обертона ее голоса за тонкой перегородкой. Он не в силах был находиться всего в двух шагах от нее после того, как узнал обо всем. Не мог.
Она больно ранила его, но худшее было не это.
Она приговорила их сына к детству без отца – точно так же, как это сделали родители Маркуса.
В горле его рос тяжелый ком. Тогда он чуть ли не бегом покинул здание, чтобы не разрыдаться при всех.
Ровно в шесть прозвенел звонок в дверь. Вероника опустила на пол маленький пластиковый самолет, которым развлекала сына. Поднявшись с ковра, она расправила просторную хлопчатобумажную рубашку, которую носила дома с удобными джинсами. Они с Эроном были в квартире одни. Дженни, как это планировалось заранее, ушла в библиотеку. Вероника не рассказала ей о событиях в «Клайн технолоджи». Ей не хотелось расстраивать младшую сестру. И болью своей тоже не поделилась – она была слишком личной для того, чтобы поведать о ней даже самому близкому человеку.
Она мечтала о будущем с Маркусом, а он всего лишь шел по следу преступника – по ее следу.
Заглянув в глазок, она увидела ярко-голубую гавайку, и рука ее застыла на полпути к дверной ручке. Она метнула взгляд на сына, мирно игравшего на ковре, и против воли перевела его на голубое пятно в окуляре глазка.
Она не могла видеть его лицо: он стоял слишком близко. Но сомнений относительно того, кто за дверью, у нее не было. Это мог быть только Маркус.
Он стукнул в дверь кулаком:
– Открой, Ронни. Я знаю, что ты дома. Твоя машина на стоянке.
Зачем он здесь? Она лихорадочно перебирала возможности.
Она могла притвориться, что не слышит, но ведь он будет продолжать колотить в дверь и вызовет раздражение соседки. Можно запереть Эрона в спальне и избавиться от Маркуса до того, как он поймет, что в квартире есть ребенок. Или сделать вид, что нянчится с ребенком подруги.
И еще она могла сказать ему правду.
Не важно, каковы ее нынешние отношения с Маркусом. Больше невозможно без мук совести прятать от него их ребенка. Она собиралась рассказать ему обо всем сегодня. Теперь судьба заставляла ее сделать это. Как ни странно, Вероника даже почувствовала облегчение. Ей не по нутру было скрывать правду.
Он снова постучал.
