– Открой эту чертову дверь, Ронни! – крикнул он достаточно громко, чтобы отвлечь Эрона от игры.
Вытерев о джинсы вспотевшие ладони, Вероника поспешила отворить ему, прежде чем соседка вызовет полицию. И перед ней предстал Маркус – таким, каким она не видела его никогда.
Если бы не его любимая гавайка, она бы вообще его не узнала. Волосы его стояли торчком, лицо – туча тучей.
Глаза у него налились кровью, словно он пил всю ночь. Она видела его всего пять часов назад, так что могла догадаться, что версия с пьянкой исключена. Могло даже показаться, что он плакал, но такое предположение было бы уж совсем фантастичным.
Не может быть, чтобы на него так повлияла их ссора.
– Я хочу видеть своего сына, – с мрачной серьезностью сказал он. В голосе его слышалась неподдельная мука.
Каждое слово его было как вспышка молнии, пробивающая ее сознание. Он знал.
И ему было очень больно. Онемев от чувства вины, Вероника медленно отступила, пропуская Маркуса в квартиру.
Он тут же поймал взглядом Эрона и замер.
– У него светлые волосы.
Он еле выдавил из себя эти слова, и Вероника с испугом посмотрела ему в лицо. Оно было страдальчески перекошено.
– Да. Он очень на тебя похож, – прошептала она, не придумав ничего лучшего. – Как ты узнал?
Может, на работе кто-то ему сообщил? Сэнди? От его взгляда у нее кровь застыла в жилах.
– Уж конечно, не от тебя. Я прочел твое личное дело.
– Ты… что сделал? – Она не хотела его ни в чем обвинять. Просто не поняла. Он прочел ее личное дело? Если бы он сделал это раньше, когда считал ее виноватой, он не явился бы в ее квартиру сейчас. Зачем ему было читать ее дело сегодня?
Он на мгновение перевел взгляд с Эрона на нее, и она тут же пожалела о своих словах.
Она никогда раньше не видела настоящей ненависти во взгляде Маркуса, даже когда он только приехал в Сиэтл. Она поняла, что глаза лишь отчасти отражают то, что он в настоящий момент чувствует. Бледное отражение куда слабее оригинала.
– Я прочел твое личное дело. У меня были личные дела всех подозреваемых, но твое я читать не хотел. Я не желал, чтобы шпионкой оказалась ты, поэтому откладывал ознакомление с ним до последнего. – Каждое слово, казалось, нестыковалосьсдругим. Будто обычно быстрые мозги Маркуса отказывались работать в нормальном режиме.
Он перевел взгляд на Эрона и больше не отводил от него глаз.
Сын их сидел на ковре и грыз зубное кольцо, не замечая, как накаляются страсти.
Наконец до Вероники дошел смысл сказанного Маркусом. Он не хотел, чтобы она оказалась преступницей? Он пытался найти более вероятного подозреваемого?
– Но ты его прочел.
Зачем он прочел ее личное дело, если считал ее невиновной?
В его ярких голубых глазах боль мешалась с презрением, когда он снова удостоил ее своим взглядом.
– Ты сказала сегодня, что не можешь меня простить. Ты настояла на том, чтобы я отвез тебя обратно в офис. Я не знал, позволишь ли ты снова к себе приблизиться. Я взял в руки папку с твоим делом и хотел ее убрать. Но не смог. Я стал читать твое личное дело потому, что, читая его, я словно приближался к тебе. Я стал фетишистом. Тебе не противно меня слушать?
Вероника съежилась от его интонации. Из того, что он говорил и как, выходило, что она ему и вправду была небезразлична, словно ее отказ встречаться с ним действительно задел его чувства. Как будто она причинила ему боль.
– Нет. Ты не фетишист, – сказала она и замолчала. Он все равно ее не слушал.
И смотрел на Эрона.
– Он не боится чужих?
От его вопроса ее передернуло. Ей стало стыдно. Маркус не должен быть посторонним для собственного сына, и в том, что он для Эрона чужой, только ее вина.
Вероника проглотила комок.
– Вообще-то нет.
Маркус медленно двинулся навстречу сыну, и Вероника молча взмолилась о том, чтобы Эрон его не испугался.
Маркус присел на ковер рядом с мальчиком и осторожно прикоснулся пальцем к светлому локону.
– Он красивый.
У Вероники зашлось сердце.
– Да.
– Он уже ходит?
– Нет, но пытается. Я думаю, он должен вот-вот пойти. Он все начинал делать рано. В четыре месяца у него прорезался первый зуб, и он уже говорит «не», «мама» и «Джен-Джен».
Эрон повернулся и с интересом посмотрел на светловолосого гиганта, присевшего рядом. Он протянул пухлую ручку и дотронулся до голубого цветка у Маркуса нарубашке. Когда малыш улыбнулся, на глаза у Вероники навернулись слезы.
– Привет, малыш. Я – папа. Ты научишься говорить это слово тоже.
Когда Маркус представился сыну, Вероника чуть не всхлипнула. Как она могла подумать, что Маркус не захочет знать о ребенке?
– Прости, Маркус, – хрипловатым от слез голосом сказала она.
Он покачал головой, словно не хотел ее слышать.
– Не сейчас. Не хочу устраивать перед ним сцену.
– Да. Ладно.
Маркус сел на пол и взял в руки пластиковый самолет, которым Вероника водила над головой Эрона, до того как он пришел. Изображая рев реактивного двигателя, он начал водить самолетиком перед глазами у удивленного мальчугана.
Приземлив самолет на ноги малыша, Маркус предоставил сыну возможность забрать игрушку и засунуть в рот.
– Надо было мне повременить с приходом сюда, пока не возьму себя в руки, но я не выдержал и примчался. Не мог ждать. Я и так пропустил десять месяцев. Наверное, я говорю как сумасшедший, но еще двадцать четыре часа я не выдержал бы.
Она прикусила губу и ощутила солоноватый привкус крови.
– Нет, ты не сумасшедший.
Полтора часа пролетели незаметно. Маркус и Эрон привыкали друг к другу. Они играли на ковре, и в один прекрасный момент Маркус улегся на пол, отдав себя в полное распоряжение Эрона, чтобы тот мог поползать по папочке в свое удовольствие, тщательно исследуя все, что найдет на пути.
Вероника приготовила ужин, пока Маркус, наблюдая за ней, качал мальчика на коленке. Потом они вместе поели, и Маркус накормил Эрона. Мальчик едва неуснул на своем высоком стульчике, и Вероника решила, что пора уложить его спать.
Последние полтора часа донельзя утомили Эрона, да и сама Вероника была как выжатый лимон. За сегодняшний день она прошла все круги ада – начиная с утреннего визита к шефу, во время которого она узнала о роли Маркуса в корпоративном расследовании. Но, как выяснилось, этот день готовил для нее еще одно испытание – вот этот вечерний визит.
Всякий раз, когда малыш улыбался отцу, Вероника сжималась под грузом вины – целых десять месяцев она лишала их обоих таких вот счастливых минут.
