Социопаты могут убивать, не испытывая мучений, будь жертва хоть лягушкой, хоть человеком. Таким образом, люди, которые не имеют совести, – превосходные, не знающие колебаний воины. А войны ведут почти все общества – буддийские, синтоистские, христианские или чисто капиталистические.
В какой-то степени мы можем думать о социопатах как о сформированных, поддерживаемых обществом воинах, потому что нациям часто требуются хладнокровные убийцы, от анонимных пехотинцев до завоевателей, которые создали и продолжают творить историю человечества. Социопаты – бесстрашные превосходные бойцы
[68], снайперы, тайные убийцы, служащие специальных подразделений, вигиланты и мастера рукопашного боя, поскольку они не испытывают ужаса, убивая кого-то (или при заказе убийства), и не чувствуют вины после того, как дело сделано. Безусловно, большинство людей – основная масса наших армий – не могут быть настолько бесчувственными. Нормальные люди в лучшем случае – весьма посредственные убийцы, даже когда прекращение жизни других людей признается необходимым. И человек, который может посмотреть другому человеку в глаза и спокойно застрелить его, высоко ценится на войне.
Странно, что некоторые действия настолько эмоционально несостоятельны, что требуют отсутствия совести, так же как астрофизика требует ума, а искусство требует таланта. Подполковник Дейв Гроссман в книге «Об убийстве» так пишет о воинах, которые могут действовать без чувства совести: «Как бы их ни называли: социопаты, “овчарки”, воины или герои, – они есть, они представляют собой отдельное меньшинство, и во времена опасности нация отчаянно нуждается в них».
Но скрытую цену за ту славу, которую нации дарят своим стальным холодным убийцам, все равно приходится платить. Убивать без чувства вины – особый талант, и им обладают не только те, кто сражается на поле боя. Они остаются дома, среди нас, и в основном невидимы. От Рэмбо до Багдада, прославление убийства, воспевание глубочайшего нарушения нормальной совести долгое время было особенностью нашей популярной культуры, и, возможно, наиболее вредоносным фактором влияния окружающей среды на уязвимые социопатические умы. Владелец такого ума не обязательно убивает, но, как мы обнаружим в следующей главе, когда он это делает, он не всегда тот человек, которого можно было бы заподозрить.
После двадцати пяти лет работы с людьми, пострадавшими от травм, я знала, что ударить – это на самом деле самый терпимый способ нападения на человека.
Глава 8
Социопат по соседству
Может быть, мы – куклы-марионетки, управляемые струнами общества. Но по крайней мере мы марионетки с восприятием и осознанием. И возможно, наше осознание является первым шагом к нашему освобождению.
Стэнли Милгрэм
– Я хочу поговорить с кем-то, и я думаю, это из-за того, что мой отец в тюрьме.
Симпатичная двадцатидвухлетняя Ханна, моя новая пациентка, сказала это не мне, а одной из моих книжных полок. Через мгновение она застенчиво посмотрела на меня и повторила:
– Мне нужен кто-то, с кем можно поговорить. Мой отец в тюрьме.
Она вздохнула, как будто усилие, затраченное на такую продолжительную речь, истощило ее легкие, и после этого замолчала.
Когда люди очень напуганы, определенное терапевтическое воздействие заключается в том, чтобы просто знать, как отвечать сидящему перед вами человеку, чтобы ваши слова не звучали осуждающе или покровительственно.
Я слегка подалась вперед, обхватив пальцами свое колено, и попыталась снова привлечь взгляд Ханны, который теперь упал на восточный ковер цвета ржавчины между нашими креслами.
– Ваш отец в тюрьме? – тихо спросила я.
– Да. – Она медленно подняла глаза и посмотрела на меня почти удивленно, как будто я получила эту информацию телепатически. – Он убил человека. Я имею в виду, он не хотел этого, но он убил человека.
– И теперь он в тюрьме…
– Да. Он там. – Она покраснела, и ее глаза наполнились слезами.
Меня всегда впечатляет тот факт, что даже самая краткая возможность быть выслушанным, самое слабое предположение о возможности доброго отношения может вызвать такой моментальный прилив эмоций. Я думаю, это потому, что нас почти никогда не слушают. Моя работа такова, что мне каждый день напоминают о том, как нечасто нас слушают и слышат, любого из нас, и как нечасто хоть немного понимают наши действия. Другой ироничный урок моей «профессии слушателя» – что во многих отношениях каждый из нас в конечном счете остается тайной для всех остальных.
– Как долго ваш отец находится в тюрьме? – спросила я.
– Сорок один день. Был очень долгий процесс. Пока длился суд, он был на свободе.
– И вы почувствовали, что вам нужно поговорить с кем-то?
– Да. Я не могу… Это так… депрессивно. Кажется, я впадаю в депрессию. Скоро у меня начнутся занятия, я собираюсь учиться медицине…
– Учиться медицине? Вы имеете в виду – в сентябре?
Был июль.
– Да. Жаль, будет ужасно, если я начну учиться в таком состоянии…
Полились слезы, беззвучные, как будто остальные ее части не знали, что она плачет. Потоки лились из глаз и скользили по белой шелковой рубашке, оставляя полупрозрачные пятна. Но если не считать этого, поведение девушки оставалось стоическим.
Меня всегда трогает стоицизм. Ханна обладала им в высшей степени. Я была покорена.
Она заправила свои прямые черные волосы за уши. Волосы были такими блестящими, что казалось, будто кто-то отполировал их. Посмотрев мимо меня в окно, она спросила:
– Вы знаете, каково это, когда ваш отец сидит в тюрьме?
– Нет, не знаю, – ответила я. – Может быть, вы мне расскажете.
И тогда Ханна рассказала свою историю.
Ее отец был директором общеобразовательной школы в другом штате, в тысяче миль к западу от Бостона, в пригороде, населенном представителями среднего класса, где выросла и сама Ханна. Если верить Ханне, ее отец был чрезвычайно симпатичным мужчиной, который всегда привлекал к себе людей, – «звезда», как она выразилась. Его любили ученики, учителя, да почти все, кто так или иначе был связан со школой. Он присутствовал на тренировках девчонок-чирлидеров, не пропускал ни одного футбольного матча, и видно было, как для него важна победа школьной команды.
Будучи воспитанным на сельском Среднем Западе, он исповедовал «строгие консервативные ценности», рассказывала Ханна. Он свято верил в патриотизм, в могучую защищенную страну и признавал важность образования и самосовершенствования.
Ханна была его единственным ребенком. Сколько она себя помнила, отец говорил ей, что она, когда подрастет, может стать кем угодно. Не только мальчики, но и девочки имеют право выбора и могут стать, кем захотят. Например, посвятить свою жизнь медицине. Ханна может стать доктором.
