Я попробовала сменить курс.
– Знаю, что вы любите своего отца, Ханна, и сейчас вам нужно держаться за эту любовь. Но во всех отношениях бывают свои трудности. Есть ли в вашем отце что-то такое, что вы бы хотели изменить, будь это возможно?
– Да, вы правы, мне нужно держаться за него. Папа действительно заслуживает огромного сочувствия, особенно теперь…
Она остановилась и оглянулась назад, на двойную дверь моего кабинета. Затем посмотрела на меня, как будто оценивая, и наконец сказала:
– Но раз вы хотите знать, что бы я изменила, на самом деле есть кое-что.
Она невесело усмехнулась и покраснела до корней своих блестящих черных волос.
– И что же? – спросила я настолько нейтральным тоном, насколько это было возможно.
– Это глупость, конечно. Это, ну… Иногда он флиртовал с моими подругами, вроде того, и это беспокоит меня. Вот услышала себя со стороны и поняла, что это звучит смешно… Я думаю, это не должно так сильно волновать меня. Но на самом деле волнует.
– Он флиртовал с вашими подругами? Что вы имеете в виду?
– С начала средней школы, где-то так… Некоторые из моих подруг просто великолепны, понимаете? Особенно Джорджия… Ну, он подмигивает им, хватает их, щекочет их. И иногда делает намеки, которые кажутся мне непристойными. Скажет, например: «Ты сегодня без лифчика, Джорджия?» Или что-то в этом роде… Я, вероятно, неверно истолковываю… Ой, суперглупость, правда? Наверное, это не стоит беспокойства.
– Если бы я была на вашем месте, думаю, меня бы это сильно беспокоило, – сказала я.
– Да? – Ханна на мгновение приободрилась, словно нуждалась в моей поддержке, а затем сникла. – Знаете, в школе, где папа работает и где училась я, родители вообще-то жаловались, что он «неподобающим образом» ведет себя с их детьми. Три раза, мне кажется, я слышала о чем-то подобном. Помню, однажды родители вообще забрали своего ребенка из школы. После этого случая многие поддержали папу. Разве можно человека обвинить в извращениях только потому, что он обнял своего ученика или что-то такое…
– А вы что думаете?
– Я не знаю. Вероятно, я сгорю в аду, если признаю такое, но, по правде, я не знаю. Просто я видела, как он делал много всего, что люди могли неправильно истолковать. Понимаете? Я имею в виду, если вы директор школы и подходите к какой-нибудь аппетитной шестнадцатилетке в коридоре, чтобы обнять ее за талию, можно ожидать, что ее родители разозлятся, услышав об этом. Не знаю, почему папа этого не понимает…
Ханна снова уставилась на книжные полки и замолчала. Я ждала.
Наконец она собралась с духом.
– И знаете, что еще… Я никому об этом не рассказывала и надеюсь, вы не разочаруетесь во мне, услышав это… Однажды девочка, которую я знаю не очень хорошо, но она тоже училась в нашей школе, подошла и села рядом со мной в библиотеке. Она написала мне записку: «Знаешь, что твой отец сказал мне о Сентрал Хай?»
[71] – «Нет. Что?» – ответила я. Она написала: «Он сказал мне, что Сентрал – это сексуальная столовая». Она поставила слова «сексуальная столовая» в большие кавычки. Я была в ярости. С трудом сдержав слезы, я вышла. Что сделать с этим листом бумаги, я не знала, поэтому скомкала его и положила в карман, а когда вернулась домой, взяла спички и сожгла его в раковине.
Поток слов иссяк, Ханна опустила взгляд на ковер ржавого цвета.
– Мне очень жаль, Ханна, что это произошло с вами. Вам, должно быть, неловко, и вы убиты горем… Но почему вы предположили, что я разочаруюсь в вас, если вы расскажете?
– Я должна держать это в секрете. Это предательство, – выпалила она.
Мы продолжили нашу работу. Она рассказала мне о странных телефонных сообщениях, которые получала ее мать.
– После ночи преступления мы были не в состоянии отвечать на телефонные звонки. Было так много репортеров и много психов… Сейчас мама всегда ждет, когда сработает автоответчик, и если это тот, с кем она хочет поговорить, она берет трубку. Так лучше, я думаю. Психов она просто стирает. Но в последнее время мама получала странные сообщения о наркотиках, и они здорово расстроили ее.
– Она сказала вам, что в них? – спросила я.
– Вроде того. Мы с ней общаемся по телефону, и когда она волнуется, ее трудно понять. Но основная идея в том, что папу обвиняют в распространении наркотиков… Смешно… Маму они здорово достают. Она сказала, что эти люди требуют какой-то «информации» из дома, а если «информации» не будет, папе сделают хуже. Может, я что-то не так поняла… И потом, папа в тюрьме, куда уж хуже.
– Ваша мать уведомила полицию об этих сообщениях?
– Нет. Она боится, что у папы из-за нее будут проблемы.
Я не смогла найти подходящего ответа, и Ханна первой прервала паузу.
– Я знаю, я знаю. Это нелогично, – сказала она.
К концу первого года обучения Ханны в медицинской школе ее мать получила примерно дюжину непонятных пугающих сообщений, но ни мать, ни дочь не обратились в полицию.
В мае Ханна собралась слетать навестить отца в тюрьме. Я предупредила, что этот визит будет для нее эмоционально болезненным, но она не собиралась отказываться от своей идеи. В попытке подготовить девушку к тем чувствам, которые ей, возможно, придется испытать, когда она увидит своего отца в тюрьме, я провела с ней несколько бесед, но то, что произошло, превзошло все ожидания.
Оглядываясь назад, я полагаю, что отец Ханны, должно быть, достиг точки, когда ему захотелось, чтобы аудитория оценила его мастерство игрока. Если сравнивать, это что-то вроде решения Скипа заманить свою младшую сестру на берег озера. Мне трудно найти другую причину, по которой этот человек вдруг стал таким откровенным со своей дочерью. Что касается Ханны, насколько я поняла, она не собиралась быть прямолинейной с отцом. По-моему, ее поведение в момент посещения тюрьмы – одна из лучших иллюстраций того, насколько много человек может знать о другом человеке, не осознавая, что он все это знает.
Вот что она рассказала мне об их разговоре, когда вернулась в Бостон. Думаю, что во время их встречи было сказано больше, но Ханна разделила со мной немалую часть.
Описывая унизительный процесс прохода в тюрьму, она начала плакать, но быстро взяла себя в руки, и дальше голос ее звучал спокойно
– Я боялась, что он будет выглядеть жалким и разбитым, – сказала девушка, – но он выглядел прекрасно. Не знаю… он был таким живым – вот что я хочу сказать. Его глаза сверкали. Конечно, я видела его таким прежде, но совсем не ожидала, что он таким будет в тюрьме. Он был рад меня видеть, спросил о моих оценках. Я думала, что он спросит о маме, но он этого не сделал. И поэтому я решила: зачем откладывать? И спросила его.
Она произнесла это так, как будто я знала, что она имеет в виду, – а я не знала.
