Наш вид породил как Наполеона, так и мать Терезу. Но согласно фундаменталистской эволюционной теории мать Тереза никогда не должна была родиться, потому что ни благотворительность, ни чувство добра и зла вроде бы не имеют никакого отношения к «закону джунглей». Так что же здесь происходит? Как Дэвид Папино вопрошает в своей рецензии на книгу Мэтта Ридли «Происхождение альтруизма и добродетели» в «Нью-Йорк Таймс»: «Если “хорошие парни” всегда приходили последними, когда наши предки рыскали в поисках еды в африканской саванне, почему теперь нравственность для нас так естественна?»
Добро против зла – это вечный внекультурный человеческий сюжет, и подтекст кажущейся всеобщей нравственной борьбы легко опознается обоими полами во всех культурах.
Люди далеко не единственные животные, которые могут вести себя бескорыстно. Газели Томсона подскакивают на одном месте, когда видят хищника, уменьшая свои шансы на выживание, но увеличивая шансы, что стадо уйдет. Шимпанзе делятся мясом, а иногда и наиболее ценными для них фруктами. По словам психобиолога Франса де Ваала, ворон сообщает о находке драгоценной туши громкими призывами к стае, делая себя заметным для волков
[76].
Когда дело доходит до выживания, очевидно, что существует определенный конфликт интересов между индивидуумом и стадом/сообществом/стаей, и аргументы о происхождении того, что эволюционные психологи называют «альтруистическое поведение», как правило, сосредоточены вокруг единицы отбора в эволюции. Естественный отбор «выбирает» для выживания только отдельных индивидуумов – или же выбор происходит на уровне групп, тем самым способствуя выживанию целой популяции по сравнению с другими?
Если «выживание наиболее приспособленных» относится только к индивиду как к единице отбора, эволюцию бескорыстия практически невозможно объяснить по той же причине, по которой головорезы Скип, Дорин, Люк и отец Ханны действительно переживут всех нас на необитаемом острове. Но если единицей отбора является группа в целом, то можно объяснить определенное количество альтруизма.
Очень просто: группа, состоящая из людей, которые сотрудничают и заботятся друг о друге, имеет гораздо больше шансов выжить как группа, чем как совокупность индивидуумов, которые могут только конкурировать или игнорировать друг друга. В плане выживания успешной группой будет та, которая до некоторой степени работает как единая сущность, а не та, в которой каждый отдельный человек стремится занять первое место без оглядки на всех остальных.
Групповой отбор, и все, что он подразумевает в отношении нашей истинной природы, был весьма спорной идеей среди эволюционистов, отражающей тот факт, что сама теория эволюции все еще развивается. Ранние теории группового отбора предполагали, что в начале существовали сплоченные группы альтруистических индивидов (млекопитающие, которым свойственно предупреждающее поведение, птицы, сообщающие всей стае о еде, приматы, демонстрирующие щедрость, и т. д.), и это в первую очередь способствовало групповому отбору. Это слабо объясненное предположение – где взять такое скопление альтруистов – раздражало многих ученых, которые навесили на него ярлык с титулом слабонаучного.
В 1966 году Джордж К. Уильямс из Чикагского университета опубликовал ставший теперь классическим текст под названием «Адаптация и естественный отбор», в котором он утверждал, что хотя групповой отбор теоретически возможен, маловероятно, чтобы он происходил в природе. Уильямс писал, что ни группа, ни индивид не являются фундаментальной единицей естественного отбора, утверждая, что истинная единица отбора – это сам ген
[77].
Каким-то человеческим чудом одна вещь остается неизменной почти для всех нас – это наша глубокая привязанность к другим людям.
Для существ, которые размножаются половым путем, в отличие от организмов, производящих клоны, ген является единственной единицей, которая во времени точно копирует себя (более или менее). Дети не являются точными копиями своих родителей, но гены являются довольно точными копиями самих себя. А поэтому, настаивал Уильямс, ген должен быть единственной единицей, которая может быть эффективно использована естественным отбором. Другими словами, «выживание наиболее приспособленных» означает выживание наиболее приспособленных генов (или, точнее, информации, в них кодируемой) и не обязательно выживание наиболее приспособленных отдельных животных или групп. Для Уильямса отдельные лица и группы существуют только для того, чтобы служить временной средой для генетической информации.
И десять лет спустя, в 1976 году, в до сих пор популярной книге под названием «Эгоистичный ген», Ричард Докинз расширил геноцентричную теорию Уильямса
[78] и понятие родственного отбора биолога В. Д. Гамильтона
[79], которое парадоксально пересматривает эволюцию бескорыстного поведения на уровне индивида, ссылаясь на идею «эгоизма» на уровне гена. Это довольно странное понятие заслуживает некоторого объяснения.
Родственный отбор означает, что части генетического набора человека (единственный биологический аспект человека, который, так сказать, имеет шанс «стать бессмертным») достигнут лучшего результата, если человек заботится не только о своих шансах на выживание и воспроизводство, но также о шансах других лиц, которые разделяют некоторые из его генетических составляющих. Если он ведет себя великодушно и бережно по отношению к своим кровным родственникам, их повышенная выживаемость и скорость размножения увеличивает число его собственных генов в будущих поколениях, поскольку у него и у его родственников много общих генов.
Конечно, выражение «эгоистичный ген» не подразумевает, что ДНК – это мыслящая и чувствующая субстанция со своими собственными желаниями. Докинз использует выражение «эгоистичный ген» как метафору. Он имеет в виду, что характеристики вида определяются генами, которые заставляют людей думать, чувствовать и вести себя так, чтобы максимизировать существование этих генов в генофонде, независимо от влияния этих мыслей, чувств и поведения на самих индивидов. Например, если мой мозг позволяет мне формировать эмоциональные привязанности и я чувствую такую теплоту по отношению к своим кузенам, что делюсь с ними своими фруктами, моя собственная жизнь может сократиться, но в среднем шансы, что мои гены сохранятся в популяции, возрастут, потому что мои гены частично содержатся в каждом из моих двоюродных братьев. И гены, которые я отдала генофонду, продлевая жизнь своих кузенов, вполне могут включать в себя гены, которые заставляют меня чувствовать себя эмоционально вовлеченной.
