– Не понимаю. Объясни.
– Ссора с братом оставила агрессивную энергию, которую необходимо как можно быстрее сжечь. Однако если я сожгу ее так, как мечтаю, то непременно нарушу данное обещание.
– Мне все равно. Даже если это случится, ты не услышишь ни единой жалобы. – Сейчас голос Эмили звучал почти умоляюще.
Лахлан вздрогнул.
– Зато мне не все равно, – заключил он резко.
Эмили выпрямилась и отстранилась настолько, насколько это оказалось возможным у него на коленях. И в такой позе явственно ощущала все, что скрывал плед. Ощущение подсказывало, что воин не кривил душой: контроль над собственным телом действительно достиг предела. Но даже это обстоятельство не смягчило горечь отказа.
– Все из-за того, что ты не хочешь брать на себя ответственность? – с болью уточнила Эмили.
– Да. Ведь ты девственница.
– Ну а если я сама предложу тебе свою девственность?
– Подумай хорошенько. Ты готова с ней расстаться всего лишь потому, что я подарил тебе еще не изведанные чувства. Потому что сейчас полнолуние. Потому что я близок… мы слишком близки. Не следовало затевать ласки сегодня, но ты окончательно вскружила мне голову.
– Так ты считаешь, что мы оба не владеем собой?
– Да.
– Но я вовсе не ощущаю каких-то излишних чувств, от которых необходимо как можно скорее избавиться. – Конечно, если речь шла не о любви. А о ней речь действительно не шла. – Если я предлагаю себя, то твердо знаю, что делаю.
– Не знаешь. Потому что не знаешь и не понимаешь тайну сегодняшнего вечера. И вообще многого не понимаешь.
– И эта тайна означает, что я не в состоянии понять даже сути собственных стремлений?
– Да.
– А почему таинственные знания так важны?
– Я не нарушу данного слова и не позволю зверю одержать верх.
Теперь уже Эмили понимала, что, говоря о звере, Лахлан вовсе не имел в виду вожделение. Он, несомненно, говорил о волчьей натуре. Но какая же связь между ее искренним предложением и двойственной сущностью любимого? И так ли уж важна эта связь? Зачем о ней знать?
Она не собиралась умолять, вовсе не было необходимости следить за ходом мысли Лахлана, чтобы понять: если бы его желание было столь же сильным, как ее, он ни за что бы не отказал. Принял бы предложение с радостью, с готовностью. Ну а так оставалось лишь с горечью признать, что хотя чувство и взаимно, однако далеко не равноценно по силе. И все же, какая доля ее собственного желания основана на любви? Лахлану нравилось прикасаться к ней, и в то же время он совсем ее не любил.
Нет, никакие сравнения и сопоставления невозможны.
Эмили смахнула слезы обиды и проглотила горечь отказа. Осторожно провела пальцем по татуировке на бицепсе. Да, вот он – символический знак криктов; во всяком случае, один из знаков. Еще один она видела на спине. Теперь Эмили понимала, что примитивное изображение на спине должно было представлять волка. Но вот узор на руке казался куда сложнее. Такого не было больше ни у одного из воинов.
– Это символ вождя, предводителя клана? – поинтересовалась она в надежде отвлечься от грустных любовных мыслей.
Лахлан как-то странно передернулся и бережно отвел ее руку.
– Да.
– Какой красивый. – Синие узоры расплывались перед полными слез глазами. Он не позволяет даже притронуться – совсем невинно.
– Даст Бог, настанет время: мой сын тоже будет носить такой узор.
Эмили заморгала, отчаянно пытаясь прогнать слезы.
– Твой сын?
– Я обязан иметь сыновей.
– А дочерей?
– Что ж, буду рад и дочерям.
Увы, его дети не будут ее детьми… даже если такое произойдет, риск очень велик: что и говорить, скорее всего они родятся простыми людьми, а не оборотнями.
– Почему же ты до сих пор не женился?
– Очень рано пришлось встать во главе клана – едва успел сломаться голос. Тогда многие торопили с женитьбой, но самому мне спешить не хотелось. Я был слишком юн, горяч и дик. Хотел как можно больше познать и стать хорошим вождем. Ну а сейчас проблема в том, что некогда подобрать достойную супругу. Обязанности отнимают все время – с раннего утра и до глубокой ночи.
– Но сейчас ты не занят делами. И утром, когда учил меня плавать, тоже был свободен.
– Рядом с тобой забываю обо всем, даже о долге.
Эмили уже справилась со слезами и смогла прямо, не мигая посмотреть в темные глаза.
– Это хорошо или плохо?
Лахлан не отвечал. Золотые ободки вокруг зрачков медленно, но заметно расширялись – до тех пор, пока окончательно не поглотили коричневый оттенок. Да, сейчас глаза выглядели поистине волчьими.
Лахлан согрел поцелуем ее холодные губы и лишь после этого ответил:
– Просто чудесно.
Эмили спросила себя, могла ли она ошибиться. Может быть, чувства все-таки имели для Балморала какое-то значение? Может быть, отсутствие общего будущего не могло его остановить?
– Мне очень хорошо с тобой, – искренне призналась она.
Лахлан неожиданно ссадил ее с колен и резко встал.
– Все это просто похоть.
Эмили покачнулась, словно от удара.
– Может быть, для тебя…
– Не люби меня, англичанка.
Нет, поведение вождя становилось поистине нестерпимым! Мало того что этот человек считал себя вправе распоряжаться всем на свете, теперь он собирается диктовать, какие чувства ей испытывать!
– Буду любить тебя, если захочу. А если сердце будет разбито… что ж, это мое личное дело.
Эмили так рассердилась, что хотела убежать, однако в самую последнюю секунду вспомнила данное Кэт обещание. Конечно, план соблазнения вряд ли удастся, но все же стоит попробовать.
– А ты сможешь зайти ко мне завтра, перед уроком плавания?
– Наверное, тебе лучше взять в учителя подругу. Ты права: я уже и без того пренебрег обязанностями и слишком много времени трачу даром.
Она-то как раз этого не говорила; он сам придумал. Чудесно? Как бы не так! Эмили едва не фыркнула – совсем в духе Ульфа, – однако вовремя сдержалась. Главная задача – не допустить Балморала на берег озера, а вовсе не научиться плавать и не преодолеть собственный страх перед водной стихией.
– Как скажешь. – Она гордо повернулась и пошла прочь.
– Черт возьми, англичанка!
Эмили не остановилась, словно и не слышала оклика. Через мгновение на плечо легла тяжелая рука. Лахлан задержал ее в густой тени, между колоннами и стеной. Молчание продолжалось несколько долгих секунд.
