Приказ был бомбой для меня. Что делать? В голове пролетали мысли одна бредовее другой. Пострелять всех, кто тут есть? Не смешно, только в доме шесть человек. Даже если успею их кончить до того, как самого пристрелят, на улице есть еще солдаты. Придется брать на душу грех…
Я не спешил. Спокойно взвесил на руке пистолет, словно привыкая, взялся за затвор. Взведя пистолет, я направил его на лоб партизана-говоруна. Второй смотрел внимательно, но ничего не говорил. Времени не было, от слова совсем.
Выстрел грохнул по ушам, зазвенела нехитрая посуда в буфете. Доносчик повалился на пол с простреленной головой раньше, чем успел еще что-то сказать. Его напарник только глаза отвел.
– Вот как? – выдохнул эсэсман. – Только это не все. Карл, выпусти второго, пусть уходит. Он доложит о том, как его друга застрелил их протеже.
– Господин офицер, вы меня утомили этим разговором. Заканчивайте уже, я устал. От прежних допросов у меня болит все тело. Можно мне уже вернуться к месту заточения? – выдохнул я, протягивая пистолет.
Тот быстро его забрал и, вытащив магазин, ответил:
– В этом пистолете был один патрон. Думаю, вы прошли проверку. Даже если вы и засланы к нам, то назад вам пути нет.
И это было правдой. Хоть тот партизан и гнидой оказался, все же он был наш, советский, так что я убил своего. Второй же парень, если дойдет, конечно, обязательно доложит об этом. Так что при возвращении назад будут проблемы. Думаю, меня теперь просто расстреляют. Я стал еще более чужим для своих же, советских людей.
Освободили меня в тот же день. К обеду я уже был перевезен на новое место дислокации своего батальона. Сейчас, без карты и не зная обстановки, я вообще не понимал, где нахожусь. В штабе меня приняли неохотно, дав распоряжение навестить санчасть, отправили восвояси.
У немцев же орднунг, как это? Я вообще не знал, что мне делать. Вышел из штаба и, постояв пару минут на улице, вернулся. Уточнил у часового, где санчасть, решил, что нужно сходить. Пока все было спокойно, меня даже удивило то, как легко я себя веду среди немцев. Блин, они же враги, страшные враги, а я привык. Раньше, в кино, да и в книгах, немцы казались какими-то грозными мужиками, убийцами и тому подобное. А ведь они такие же. Такие же парни от восемнадцати и до бесконечности. Но больше все же пацанов. Сейчас, пожив среди них, я уже не воспринимаю их как каких-то очень опасных людей. Они просто солдаты, может, это уже я им кажусь свирепым и жестоким. Они ведь так же боятся нас, русских, как бы не больше, чем мы. Но их организация – это, конечно, вещь. Как так? Сколько вижу их, не устает поражать немецкий порядок. Сука, все-то у них по порядку, никто не шатается без дела, никто не курит посреди деревни, лишь в закутках, да и то, скорее всего, свободные от работы и службы солдаты. Наверное, у немецких командиров даже мысли нет, чем занять солдат, они всегда при деле. А если нет, то праздно шатающихся все равно не найти.
В санчасти приняли хорошо, заставили раздеться и немного помыться, дежурный по медпункту солдат даже принес два ведра воды и кусок мыла. Медсестра выдала чистое полотенце, да, и такая тут также была. Полчаса плескался, честно и старательно приводя себя в порядок. На выходе получил «по заслугам» за бодрый вид, несмотря на мои похождения. Даже улыбнулся. Врач осмотрел, что-то помазал, что-то забинтовал, я со счета сбился, сколько у меня разных ссадин и ушибов. Еще больше удивился, когда тот же дежурный солдат притащил комплект формы, так что из санчасти я вышел вполне себе офицером вермахта. Предстояло еще одно сложное дело. Вновь надо в комендатуру, удостоверение-то, согласно легенде, отобрано партизанами.
К вечеру я, усталый, но вполне довольный жизнью и собой, заправлял кровать в казарме. Мне выделили отделенную ширмой кровать в самом начале казармы, даже шкафчик небольшой был. В казарме я оказался после того, как получил новые документы. Точнее, получу я их утром, пока же встал на учет, там меня еще раз поспрашивали относительно моих похождений, все записали, протокол как есть протокол, и сфотографировали. Вот после всех этих процедур и прочей волокиты меня и представили моему взводу. В этот раз не повезло, попались вполне бывалые. Лишь трое из взвода были новичками, остальные из госпиталей. Чем плохо? Дерзкие больно, они же не знают меня, не знают, на что я способен, чего повидал. Им наверняка сообщили только мое последнее место службы, а был им недавний запасной батальон, одним из взводов которого я командовал аж несколько часов. Ждал придирок и смешков, но их не последовало. Все же субординация у фрицев на высоте.
Никакого приказа пока не было, меня отпустили из комендатуры просто так. Скорее всего, завтра при получении новых документов я и узнаю, какие планы на меня и «мой» новый взвод у руководства. Да, приставили мне денщика, он придет утром, будет помогать. Взводом меня, конечно, унизили. Дело не в том, что я мечтал о чем-то большем, нет. Просто в моем звании чаще командуют ротой, но мне и так хорошо.
Спать боялся, если честно. Вдруг чего русское ночью сморожу. Самое сложное для меня – это было изучение всех этих немецких званий. Это ж я тут просто рассказываю легко, а на деле… Думаете, в госпитале я действительно звал доктора доком? Ага, там, блин, такое звание, что проще язык сломать, чем выговорить. Вот вам, например, – оберфельдартц! Это последний доктор, что меня пользовал. Что-то навроде армейского подполковника. Или еще случай, когда ходил в финчасть за жалованьем. Звание – ассистентцальмайстер, во загнули, да? Обычного лейтеху назвали так, что больше на ругательство похоже. Вот так. После всего, что я испытал и через что прошел, будет обидно проколоться на каком-нибудь дурацком звании. Даже глупо. Но сопротивлялся недолго, упал лицом в эрзац подушки и вырубился мгновенно. Проснулся, когда было еще темно, вроде ничего не происходит вокруг, только один хрен из взвода храпит, как последний сапожник. Кто-то на него рявкнул, но так, без злобы, видимо, уже привыкли. Сбегал по нужде и снова забрался в кровать, черт, а холодно, снег еще мелкий такой, колючий пошел.
Черт возьми, да, это была кровать! Не нары, не солома или еще какая ветошь, – кровать! Разве что из белья на ней была только простынь. Одеяло армейское, почти как советское, вместо подушки мой новый ранец. Пощупал щетину, вроде ничего, вчера же брился в санчасти, не буду пока.
Через час примерно, я уже начал вновь подремывать, состоялся подъем. Немцы встают бодро, но не скачут как козлы. Все как-то спокойно, уверенно, но в то же время быстро. Мой заместитель, обер-фельдфебель Зиггерс, построил солдат. Я поздоровался и дал разрешение на утренний моцион. Ну, положено так у них, я что сделаю. Вообще, человек, преподававший нам в школе армейский уклад немецкого солдата, заслуживает памятник при жизни. Столько мелочей, на которых легко засыпаться, но пока я внимателен и слежу за собой буквально всегда. Каждый жест, каждое слово я сначала прогоняю в голове. Наверное, вид у меня немного смешной. Подчиненные смотрят спокойно, хотя наверняка уже окрестили меня Тормозом. И были бы правы. Мало того что я делаю вид, что долго соображаю, хотя это так и было, так еще и заикаюсь. С последним стало легче. После всех попаданий по моей многострадальной голове я действительно стал заикаться. А может, это уже привычка? Хрен от нее потом избавишься. Что нравилось всерьез, так это то, что я стал как-то умнее, что ли. Рассудительность, взвешивание всех за и против ранее были от меня далеки. Скорее делал все на инстинкте, теперь же больше думаю. Не то что на шаг, на три вперед. Иначе среди чужих не выжить.
