– Вот тут, ваше сиятельство! – Филимонов неслышно подошел к нам, перевернул несколько пожелтевших страниц и указал на одну из них корявым пальцем.
«От того важного знака отсчитать спервоначала семь к Борею, затем три к Зефиру и под конец восемнадесять к Ноту, там по звуку поймешь, что нашел что надобно…»
– Действительно, загадочная надпись! – вздохнул Сарычев. – Что это значит – «семь к Борею, три к Зефиру»… и что такое вообще Нот? Научная организация труда, что ли?
– Это-то, ваше сиятельство, не загадка! – Филимонов пренебрежительно махнул рукой. – С этими Бореями и Зефирами я быстро разобрался… это древние греки так ветер называли. Борей – северный, Зефир – западный, Нот – южный…
Он искоса взглянул на Сарычева и проговорил удивленно и даже как-то подозрительно:
– Странно, ваше сиятельство, что вы не помните…
– Ну я же говорю – двести лет прошло! Так, значит, отсчитать семь шагов на север, потом три на запад и под конец восемнадцать шагов на юг…
– Да, только там не сказано, что шагов. И самое главное – не написано, откуда надо отсчитывать. Так что я чего только не перепробовал! Отсчитывал и от настенных часов, и от графского герба, что в бальном зале, и от камина…
– Про камин помню! – проговорил Сарычев.
– И отсчитывал по-разному – и шагами, и вершками, и метрами – ничего не выходит! Так уж намучился… к примеру, вершки в метры пересчитывать, аршины опять же – такая морока! И все одно – ничего не нашел! Ничего! Так что, ваше сиятельство, теперь только на вас вся моя надежда!
В это время рация на поясе Филимонова снова ожила.
– Филимонов, база вызывает! – раздался из нее недовольный хриплый голос. – Ты где, Костян? Опять за крысой гоняешься? Мы тебя уже ждать устали!
– Сейчас, сейчас! Одну минуту… – отозвался Филимонов и потянулся за дневником.
– Я его еще почитаю… – попытался возражать Сарычев.
– Э, нет, ваше сиятельство! – уперся Филимонов. – Только из моих рук! Вы тут, значит, пока отдыхайте, а я к вам утречком еще приду, может, у вас память прояснится.
Он взял дневник, спрятал его в сейф, закрыл дверцу и повесил на прежнее место картину.
– Ну, отдыхайте! – И он удалился, закрыв за собой дверь.
Едва шаги Филимонова затихли, Сарычев подскочил к двери и подергал ее.
Дверь была заперта.
– Ах он, мерзавец! Так передо мной стелился, разливался соловьем – а сам нас запер! Так что мы снова в ловушке! Вот скотина! Хочет нас полиции сдать…
– Вот это вряд ли. Не для того он нас сюда привел, не для того показал нам свою тайную комнату, чтобы сдать полиции.
– А для чего же?
– Просто он думает, что ты знаешь, где спрятано сокровище, и хочет любыми средствами это выпытать. Вот и запер нас, чтобы мы не сбежали вместе с этой тайной. То есть я-то, конечно, ничего не знаю, он на меня и внимания не обращает, за компанию с тобой меня тут запер. Как говорится, сопутствующий урон.
– Так или иначе, нам от этого ничуть не легче! Мы все равно оказались в ловушке!
– А может, и нет! – проговорила я, хитро улыбаясь.
– О чем это ты? – Сарычев недоуменно взглянул на меня.
– Вот о чем! – и я показала ему ключ.
С виду самый обыкновенный, невзрачный ключик.
– Это что?
– Тот самый универсальный ключ, которым хвастался Филимонов. Ключ от всех дверей. Если он открывает здесь все двери – значит, эту дверь тоже откроет! По крайней мере, я на это очень надеюсь.
– А как этот ключ у тебя оказался?
– Помнишь, как он уронил связку ключей, а я их ему подала? Вот тогда я и стащила у него этот универсальный ключ. Как знала, что он нам пригодится.
– А он точно подходит к этой двери?
– Пока не проверим – не узнаем!
Я вставила ключ в замочную скважину, повернула его…
Раздался щелчок, и дверь открылась.
– Что и требовалось доказать!
– Слава богу! – оживился Сарычев. – Пойдем скорее отсюда…
– Зачем? Нам же нужно немного отдохнуть. Где еще мы найдем такое безопасное место? Теперь мы знаем, что ключ у нас, и в любой момент можем отсюда выйти. А вот войти сюда никто не сможет… – И я снова заперла дверь.
– А ведь правда! – Сарычев оживился и первым делом бросился к холодильнику. – И перекусить можно…
В холодильнике оказался самый настоящий Клондайк – была там и сырокопченая колбаса, и сыр с голубой плесенью, и гусиный паштет, и шоколадные конфеты… хлеба, правда, не было, но были сухарики.
Сарычев сразу набил рот твердой колбасой, захрустел сухариками и озабоченно завертел головой.
– Чем бы запить?
Я нашла в холодильнике колу и минеральную воду, а рядом, в шкафчике, бутылку хорошего коньяка.
Да, умеет здешний завлаб красиво жить! Точно, он обустроил здесь себе любовное гнездышко!
Девица хоть интересная, вот бы узнать… или он сюда разных приводил?
Насытившись, Сарычев широко зевнул. Взгляд его то и дело возвращался к дивану.
– И не мечтай! – твердо заявила я. – На диване буду спать я, и это не обсуждается!
– А я где же?
– А ты можешь спать на кресле. Их здесь даже два. Но прежде чем лечь, мы должны обсудить наши дальнейшие планы. Не можем же мы навсегда поселиться в этой комнате!
– А жаль… – вздохнул Сарычев. – Здесь очень уютно…
Он снова зевнул.
– Не спи – замерзнешь! Лучше думай, как нам разобраться со всеми нашими проблемами.
– А можно, я буду думать лежа? Мне так всегда гораздо лучше думается. Лучшие мысли всегда приходили ко мне в горизонтальном положении…
Он поставил вместе два кресла, примостился на них.
– Ну как – что-нибудь надумал? – спросила я его через несколько минут.
– Сейчас… – проговорил он сонным голосом, – у меня уже появилась одна ценная мысль…
– Ну, говори, пока она не ушла обратно!
Но с его стороны донесся только деликатный храп.
Ну, в конце концов, если он не хочет думать о своем будущем – мне что, больше всех надо… надо…
Владыка Мира, Светоч Вселенной Шах-Джахан метался по комнате, как дикий зверь в клетке. Он то сжимал кулаки, то хватался за голову, из груди его исторгались стоны.
Наконец он не выдержал и вбежал в спальню жены.
Лекарь, старый дамасский еврей, склоненный над постелью Мумтаз-Махал, распрямился, взглянул на падишаха умоляющим усталым взглядом и воскликнул:
