Статья 58–1а за «измену Родине»
Шестнадцатилетняя Нинель Мониковская и ее мать Варвара Ивановна были осуждены в марте 1943 года по статье 58–1а за «измену Родине». С 1941 по 1942 год они находились на оккупированной немецко-фашистскими захватчиками территории. Под «изменой Родине» могли подразумеваться любые формы общения и контакта с врагами. Варвару Ивановну приговорили к расстрелу, а несовершеннолетнюю Нинель — к 10 годам исправительно-трудовых лагерей. В 1948 году Нинель направили в один из особых лагерей, созданных специально для заключенных, осужденных за контрреволюционные преступления, в том числе по статье 58–1а, 1б. Заключенные особлагов носили на одежде крупные номера, на ночь их запирали в бараках, за невыполнение норм лишали пищи. Нинель отбывала наказание в Степном лагере (Особый лагерь № 4), расположенном в Карагандинской области Казахстана.
АЛЕКСАНДРА УСПЕНСКАЯ
Александра Успенская до ареста, Ленинградская область, 1941 год
Интервью записано 21 июня 2014 года.
Режиссеры Ирина Бузина и Вероника Соловьева.
Оператор Вероника Соловьева.
Александра Павловна Успенская родилась 1 ноября 1923 года в деревне Погост Санкт-Петербургской губернии. Она была младшей из четверых детей в крестьянской семье. После восьмого класса Александра поступила в техникум и следующие два года совмещала учебу с преподаванием в сельской школе. В 1943 году ее арестовали по доносу одного из односельчан, который приписал Александре собственные критические замечания в адрес советского строя. Александра Павловна была осуждена по статье 58–10 и приговорена к 10 годам лагерей. Так она оказалась в лагере в Мончегорске, оттуда ее перевели в Челябинск-40, а затем — в Норильск. В лагере Александра Павловна работала на лесоповале, затем освоила профессию бухгалтера складского хозяйства. Освободившись в 1952 году, поселилась в Норильске, работала бухгалтером, вышла замуж, в 1968 году вместе с мужем переехала в Москву. Реабилитирована в 1960 году.
«В общем, им надо было кого-то посадить… Спросить тоже “за что” — ни за что!»
Я родилась в 1923 году осенью: раньше же подгадывали так, чтобы не мешало работе. Так что я родилась 1 ноября, у нас уже зима была. И 19 дней ждали батюшку, когда он приедет меня крестить. Приехал: «Сапожки еще не просит?» Мама говорит: «Да нет, еще не просит. Валенки надо!» Батюшка приехал и покрестил. Так что первого я родилась, а крестили девятнадцатого.
Середняки мы были — крестьяне-середняки. Дома все было. В люди не ходили, все у нас было. И лошади были: одна, я помню, такая мышиного цвета кобылка. Мы сдали в колхоз ее. И как едут, чуть зазевался извозчик — а она уже поворачивает домой. Любила очень дом. А папа вообще был настолько прост, прямо ужас какой-то! У нас было три лошади, и всех их сдали мы в колхоз. Папа приходит и маме говорит: «Я лошадь купил у цыган!» Мама: «Да ты с ума сошел! Мы же сдали уже три лошади! Куда же еще?!» Он: «Так эту уже не возьмут! Зачем?!» Вот настолько был прост человек: раз уже сдал три лошади, так зачем еще будут брать. Мама говорит: «Ты что! Все заберут! Иди, верни обратно!» Вот он пошел, вернул обратно. Вообще простые люди были, слава богу. Но жалко, что уже нет их давно.
Мама всю жизнь только и работала. Как колхозы стали, конечно, и в колхозе она работала. А так — все по дому. Папа и на лесозаготовках был, везде ездил. А она дома.
Это Ленинградская область, наша деревня называлась Погост, а напротив была деревня Сараково. В деревне у нас река Мегра. Очень хорошая река, широкая, не очень глубокая, но замечательная река. И рыба водилась. Большая деревня, хорошая. Очень много раньше жило там народу. А сейчас уже большинство уехали.
Я жила в родительском доме, пока меня не арестовали. Но родителей уже не было. Война началась, и папа, и мама в 1942 году умерли. Сестра старшая уже была замужем, а средняя уехала в Петрозаводск. Я до 1943 года была одна, а потом меня арестовали.
Я учительницей работала: восемь классов окончила, и с девятого класса перевелась в техникум. Одновременно я и училась, и работала в дальней деревне, среди лесов. Немножечко я учительницей проработала — два года и четыре месяца. И меня посадили.
Конечно, я была в комсомоле. Забрали у меня комсомольский билет. Дома у нас висели образа — и в комнате, и в горнице. Но родители никогда нас не заставляли, чтобы мы веровали. Надо вам поступать в октябрята — пожалуйста, поступайте, в пионеры — пожалуйста, в комсомол — никогда в жизни родители мне ничего не запрещали. Все было нормально. Но видно, кому-то не понравилась я. И вот посадили…
У нас был Игорь, сын нашей учительницы Анны Матвеевны. Вот, бывало, придет на собрание комсомольское, встанет около плакатов (а там написано «столько-то хлеба сдали, выполнили такой-то план, взяли обязательство…») и начинает: «Вот в этом плакате то-то написано, а ведь фактически не то!» Я помню, как он стоял у плаката, а мы сидели и ждали, когда начнется собрание. А когда меня арестовали, оказалось, все, что он говорил, все это записано на меня. Все это было записано на меня! Я когда уже освободилась, приехала в деревню, у него уже семья была. Я ему говорю: «Гарька, неужели тебе не стыдно было свои разговоры на меня записать?» — «Я не виноват — меня заставляли». Вот и все. Вот и весь разговор.
Никогда в жизни не думала, что меня могут арестовать. За что? Правда, когда я еще училась в восьмом классе, у нас был учитель немецкого языка. Вот его арестовали. А к нему все хорошо относились. Мы только начинали немецкий язык изучать, не думали, конечно, что будет война. Всем было интересно изучать какой-то иностранный язык. Молодежи всегда хочется чего-то нового. Хороший дядька-то был вообще. Он не жалел своего времени, дополнительные занятия устраивал: «Давайте, ребята, поучимся! Мало ли, в жизни придется». За каждое слово его потом нас вызывали и спрашивали: «А что он говорил?» В общем, им надо было кого-то посадить. Спросить тоже «за что» — ни за что! Потому что он немец был, преподавал немецкий язык. Вот и весь разговор.
Я пришла вечером с работы. Мне говорят, что меня вызывают в район: «Иди, ты должна завтра утром быть там». Вот я пришла. Там участковый милиционер, Витя Карпачев, не забуду. Я говорю: «Вить, меня зачем-то послали сюда». Он говорит: «Ну что, будешь ждать начальника». Сижу, уже вечер. Я говорю: «Что, мне нельзя домой идти?» — «Нет, нельзя. Ты здесь будь». Ну ладно, будь так будь. Утром встала, умылась — жду. Приходит в девять часов начальник. Я говорю: «Неужели нельзя было отпустить меня домой?» — «Нельзя!» — одно слово. Ну, нельзя так нельзя. Я сижу. «Вот сейчас придет конвой и поведет тебя в Белозерск». Ну, поведет так поведет. И вот, помню, пурга такая, холод, а нам надо пешком идти, и мы шли. Пришли мы в Белозерск. Сразу меня посадили в тюрьму.
