Если бы меня спросили и тогда, и сейчас: «Жалеете ли вы, что прошли вот это все?», я бы сказала: «Нет, не жалею». Что случилось, то случилось. Мой муж, он всегда был моим единомышленником, однажды сказал: «Ох, я бы морду набил тому, кто тебя выдал, вот этим кулаком». Я ответила ему: «Знаешь, друг мой, попади ты в те условия, я не знаю, как бы ты сам себя вел». Существует несколько версий нашего «провала». Это загадка. Но в условиях общества, в котором мы жили, в нашей ситуации не попасть в тюрьму было невозможно. При той системе, режиме, повальной слежке, как только мы выразили свое отношение к политическим событиям, условиям нашей жизни, мы уже были обречены. Как писал Горький: «Безумству храбрых поем мы песню!..» С нашей стороны это было безумство. Но мы все равно внесли свою крошечную лепту, пусть одну миллионную, в изменение жизни. В то время нужно было кому-то заявлять о сложившемся положении в стране. Разоблачение культа личности Сталина подтвердило, что мы были правы, что нам себя обвинять не в чем. У меня и до ХХ съезда сомнений никаких не было. Я узнала умнейших и очень смелых ребят, таких людей очень мало. У меня остались самые лучшие впечатления, я их ни в чем не упрекаю. Хотя, не встретив их, я бы не была там, где я была почти шесть лет. Пусть люди помнят, чтобы такое у нас в стране больше не повторялось. Люди рождены свободными и жить должны в свободе. Вот мое последнее слово.
Анна Заводова
В конце 1940-х — начале 1950-х годов объектом пристального внимания карательных органов стала молодежь. Один за другим следовали процессы по делам «изменнических», «террористических», «антисоветских» молодежных организаций и групп. Создание «Всесоюзной демократической партии» началось в старом здании МГИМО у Крымского моста в 1945 году, с момента встречи двух ее будущих лидеров: студентов Александра Тарасова и Виктора Белкина. В институте поощрялись дебаты, но вскоре они стали проводиться без участия преподавателей. Студенты быстро пришли к обсуждению насущных экономических и политических проблем в стране, что невольно привело к критике власти. Среди студентов возникла идея создания организации на марксистской основе, которая могла бы не только доработать марксизм теоретически, но и объединить передовых людей страны. В 1948 году члены организации — А. И. Тарасов, В. И. Белкин, И. А. Мазус, Б. Н. Воробьев, А. Н. Заводова, С. И. Черепинский, Л. С. Сельцер-Михайлова, А. В. Винокурова, В. Д. Климов, В. Л. Гаркавцев — были арестованы и осуждены от семи до 10 лет исправительно-трудовых лагерей по обвинению в создании антисоветской организации с целью свержения существующего строя. Репрессии в отношении молодежи преследовали цель задушить малейшие зачатки политического инакомыслия, не дать новому послевоенному поколению взглянуть на мир другими глазами и усомниться в совершенстве существующего порядка. Члены «Всесоюзной демократической партии» были реабилитированы в 1989–1990 годах.
ВИТАЛИЙ БЕЛИКОВ
Виталий Беликов (в центре) с отцом и сестрой матери, 1930 год
Интервью записано 1 июля 2015 года.
Режиссеры Ирина Бузина и Вероника Соловьева.
Оператор Вероника Соловьева.
Виталий Анатольевич Беликов родился 31 января 1924 года в городе Грайворон Курской (ныне Белгородской) области.
Его отец — радиоинженер по образованию, мать работала на почте. В 1927 году семья Беликовых переехала в Харьков, где отец получил работу. Через два года Нина Сергеевна скончалась от опухоли мозга. В 1941 году Виталий Беликов окончил 9-й класс школы. Вскоре из оккупированного Харькова его угнали в Германию. В 1945 году Виталий решил отправиться навстречу советским войскам. Так он был обнаружен контрразведкой Смерш
[78] и оказался в строю солдат, шедших на Берлин. В 1947 году был демобилизован и приехал в Москву, где жили его родственники. Сдал школьные экзамены за 10-й класс, поступил в Московский институт инженеров транспорта (МИИТ). 9 марта 1949 года Виталия Беликова арестовали по доносу однокурсника. Особым совещанием приговорили к 10 годам лагерей по статье 58–10 и направили в Вятлаг, на лесозаготовки. Здесь он завел дружбу с инженером Израилем Мазусом и писателем Борисом Полушиным (Чичибабиным). В 1956 году отбыл семь лет срока, был освобожден условно-досрочно. Приехал в Клин, нанялся в строительное управление бригадиром, дослужился до прораба. В 1986 году Виталий Анатольевич Беликов реабилитирован.
«А следователь врал, что будет суд»
В 1927 году мой отец, радиоинженер, вместе с семьей — со мной и мамой — приехал в Харьков организовывать городской радиоузел. В Харькове я вырос, пошел в школу. Каждое лето на каникулы я уезжал к родственникам в Москву, возвращался обратно 30 августа, чтобы к 1 сентября попасть в школу.
В 1941 году я окончил девять классов. Уехать из Харькова в Москву не успел: началась война. Если бы уехал, там бы и остался и в 1942-м меня сразу бы призвали в армию. А люди моего возраста очень редко оставались в живых, потому что первые годы войны — это полная неудача на фронте, миллионы погибших. Тем временем в городе была паника. Издали приказ: всем сдать радиоприемники. На весь город было устроено три пункта, и толпы людей приносили туда аппаратуру и получали бумажку о сдаче. Это делалось для того, чтобы никто не ловил никаких волн и не слушал сообщений. Но мой отец был все-таки радиоинженером, у него оставался коротковолновый примитивный приемник, мы его не сдали. Я им все время пользовался, мне было интересно: для каждой волны нужно было вставлять разные катушки.
Мне хотелось помогать фронту, и отец устроил меня на работу радиомонтером. Люди ведь сдали радиоприемники, а радиоточек нигде не было. Надо было проводить радио в каждую квартиру. Я немного поучился у мастера и вскоре уже работал сам. В нашей школе устроили госпиталь. И меня направили туда провести в каждый класс провод, чтобы раненые могли слушать радио. Недели две мы работали. И первые жуткие впечатления, которые остались у меня на всю жизнь: тяжелораненые, у которых не было ни рук, ни ног. Обрубки. Многие пытались покончить с собой, просили, чтобы не сообщали родным.
Немцы вошли в Харьков 17 октября 1941 года. Получилось так, что из города к этому моменту уехало все начальство. Харьков остался без властей, и население начало грабить магазины, склады, тащить все, что было можно. В тот день утром отец со своей женой, моей мачехой, поехали к ее родственникам на окраину города, а я остался один в квартире. Вдруг слышу, тарабанят в дверь. Я открыл, на пороге стоял немец. Я обомлел: как же так, когда я Левитана
[79] слушал, он сообщал, что идут упорные бои за Харьков, а тут не стреляли, ничего — и вдруг солдат-немец. Он молча зашел в квартиру и стал ходить по комнатам, ну и я за ним. Подошел к гардеробу, открыл, а там висела отцовская форма связиста. Связисты носили темно-синюю: китель, брюки с голубеньким кантом. У отца на кителе было две звездочки, как у старшего инженера. Немец показал на форму: «Коммунист?» — «Нет, радиоинженер». Потом подошел к буфету, а там стояла литровая банка с повидлом. Он эту банку забрал и поставил себе в сумку, потом зашел в комнату отца, там была двуспальная кровать, покрытая светлым покрывалом, а под ним — широкое шелковое желтое ватное одеяло. Вот он это одеяло свернул, взял с собой и ушел. Ничего не сказал. Так немцы зашли. Я удивился: как же так, что ж такое? Включил радио, опять поймал Левитана: «Идут упорные бои за Харьков, немцы несут потери, столько-то пленных взяли, столько-то подбито танков». И целых три дня подряд была такая информация. А немцы уже вошли даже в нашу квартиру, меня прогнали из комнаты, заняли ее, а Левитан все сообщал, что идут бои за Харьков. Потом наконец по радио сказали, что после упорных и продолжительных боев наши войска оставили город Харьков, а немцы понесли огромные потери.
