– Ему некогда, – отрезала Ася. – Ему нужно познакомиться с родителями моего жениха.
– И скоро свадьба? – ухмыльнулась я. Ася была младше меня на три года и уже выходила замуж. Я не завидовала. Я просто не понимала, почему мне не везет с мужчинами.
– Скоро, – отрезала сестра.
– И ты даже меня не пригласила, – еще шире ухмыльнулась я.
– А должна была? – нахмурилась Ася. – Ты мне никто, девочка. И звать тебя никак. Была бы хоть при деньгах, я бы подумала. А так… Оборванка. Приехала со своего Галаза и…
– Ася, перестань, – поморщился отец и взглянул на меня со смущением. – Наташа, давай с тобой потом поговорим. Видишь, сегодня никак.
– Хорошо, – улыбнулась я ему. Хотелось добавить «папа», но я не смогла. Какой он мне папа, если подумать?
И я ушла, так и не сказав ему того, что собиралась. Не попросив помощи, которая так была мне нужна.
Я слышала, как мачеха облегченно вздохнула, когда закрывала дверь, и, проигнорировав лифт, пешком стала спускаться с последнего этажа. На сердце было тяжело.
Разумеется, я упала – оступилась и грохнулась со ступени вниз. При этом больно ударила руку, и на ней стал расплываться большой синяк. Оставалось лишь благодарить небо за то, что кости остались целы.
Дома я решила продать ноутбук – это была единственная ценная вещь. Ноут был неплохим и выглядел как новенький, ибо я всегда бережно обращалась с ним. Продавать его было безумно жалко, но что поделать? Мне действительно нужны были деньги. Однако все же в итоге продавать я его не стала – вернее, мне не разрешили этого делать.
Меня выручили подруги. Пять моих прекрасных подруг по интернету. Мы все жили в разных странах и городах: Алиса – из Новосибирска, Даша – из Киева, Божена – из Минска, Айгерим – из Алматы, Ира – из Владивостока. И никогда не виделись, хотя планировали однажды встретиться. Познакомились мы года три назад в какой-то группе, посвященной турецким сериалам, которые нежно любили, случайно оказались в общей беседе и стали общаться. Та беседа давно уже прекратила свое существование, а мы вшестером крепко сдружились, часто переписывались и иногда звонили друг другу. Мы были разными – абсолютно разными! – но общались. Кто-то был замужем, у кого-то были дети, а кто-то только заканчивал университет. Разные национальности, религии и благосостояние. Разное мировоззрение. И одинаковая энергетика, как бы странно это ни звучало. В общем, компания наша была разношерстной, но веселой.
Не выдержав, я поделилась с подругами своими несчастьями – так стало немного легче. Сначала девчонки утешали меня, а потом вдруг велели сходить в банкомат и проверить счет на своей карте. Сначала я ничего не поняла, затем стала подозревать неладное, а потом проверила карту и снова чуть не расплакалась. На счету были деньги, которых хватило бы и для аренды комнаты, и на жизнь на некоторое время. Оказывается, эти дурочки решили помочь мне и скинулись, а после перевели мне деньги.
Я не хотела их брать. Серьезно, я хотела вернуть их, потому что мне было стыдно до горящих щек, но они сказали, что не будут со мной общаться, если я так поступлю.
«Это порыв души, не смей отказываться, или мы реально обидимся», – написала мне Айгерим, пока я сидела перед ноутом, по привычке сжав кулаки на коленях. Она была негласным лидером нашей маленькой компании и все время зазывала в гости.
«Но это выглядит так, словно я специально наныла!» – напечатала я в ответ, то и дело сбиваясь, делая ошибки и спешно поправляя их.
«Нет, это твой отказ выглядит так, словно ты не ценишь нашу дружбу и поддержку», – отрезала Айгерим, и остальные горячо поддержали ее. В итоге я клятвенно заверила девчонок, что отдам им эти деньги, как только найду нормальную работу. Я не могла брать их просто так – мне действительно было стыдно, но, если честно, на сердце стало светлее – и не из-за того, что страх остаться на улице пропал. А из-за того, что у меня все-таки оставались люди, которым я могла довериться. Они были далеко, но рядом. В моем сердце.
Я вдруг вспомнила Кезона. Его слова. Его взгляд. Он ни в чем не нуждался – жил так, как могут позволить себе жить лишь единицы. И он посмел указывать мне на то, что я неправильно поступаю. Посмел мне сказать, что я жалею себя. Уверена – у него никогда этого не было. Не было чувства безысходности, когда не знаешь, что делать и как выжить. Не было желания взять и исчезнуть.
Мне хотелось обвинять его во всех своих несчастиях. И ненависть, что теперь жила в моем сердце, была такой ярой, что лишь воспоминания об этом человеке заставляли меня скрипеть зубами.
Подруги помогли мне не только деньгами – у Иры из Владивостока в городе жила подруга, чья бабушка сдавала комнату. Она прислала мне контакты этой бабули, и вечером я поехала смотреть квартиру, надеясь, что все будет хорошо. Бабушку звали Глафира Фроловна, и мне представлялось, что это божий одуванчик в платочке и с палочкой. Как же я ошибалась – это была бодрая и довольно злобная старушенция, от которой прямо-таки исходила аура ненависти ко всему живому. Она была стопроцентной альфой и смогла бы подавить любого одним только взглядом.
Глафира Фроловна осмотрела меня с ног до головы, пробормотала, что на шалаву я не похожа, и пустила в квартиру. Командным тоном велела разуться, надеть тапочки, вымыть руки и только потом разрешила пройти мне в зал – чистый и заставленный добротной массивной мебелью из семидесятых. У окна, правда, высился огромный новенький телевизор с плоским экраном. Видать, телевидение бабуля уважала. Я так и представляла, как она вечерами смотрит «Кривое зеркало» или «Поле чудес». Еще я углядела кондиционер и современную хрустальную люстру с кучей режимов. Видать, Глафире Фроловне помогали родственники.
Пожилая женщина усадила меня в массивное кресло, застеленное цветастым покрывалом, пытливо уставилась мне в лицо, просканировала каждый квадратный миллиметр и спросила командным голосом:
– Зачем комнату снимаешь?
– Жить негде, – честно ответила я.
– А раньше где жила? Чай, не по помойкам шлялась, – сощурилась бабка. Я потупила взгляд – не рассказывать же ей обо всем, что со мной случилось! Мое молчание Глафира Фроловна расценила по-своему.
– Бил, что ли? – прямо спросила она.
– А? – не поняла я, кто там может меня бить. Судьба, что ли?
– Хахаль твой, – заявила старушка. – Вон синячище какой на руке.
Я скосила глаза на собственную руку – на предплечье цвет свежий синяк. Вот блин. Я хотела было возразить, что никто меня не бьет, но мне не позволили этого сделать.
– Енто ж какая ты дура! – громогласно сказала Глафира Фроловна, сделав свои, одной ей известные выводы. – Ей богу, ума нет, раз такого хахаля выбрала. Правильно, что уходишь. Ты ж вон какая худющая – тебе твой хахаль в следующий раз хребет переломит.
– Но я…
– У меня тоже такой по молодости был, – не слушая меня, продолжала бабка. – Красивый, статный, частушки пел – аж сердечко замирало. Партийный был. А как жить стали вместе, так руку поднимать начал.
