– Почему?..
– Потому что в травмпункте такие колото-резаные раны сочтут подозрительными и поставят в известность полицию. Я не хочу, чтобы ты пострадала, – наконец, посмотрела на нее Альшевская. – Ты ведь не хочешь, чтобы на тебя завели дело из-за нападения на сына главного прокурора?
Наташа помотала головой.
– Но ведь я защищалась! Понимаете, защищалась!
– Неважно, – отрезала женщина и вдруг подошла к Наташе. Заставила ее встать, взяла за руку и заглянула в глаза. – Мой сын действительно повел себя неподобающим образом. Но и ты вела себя ужасно. Сначала ты спровоцировала его – иначе зачем ты так оделась? А потом ранила. Но я не держу на тебя зла. Я прекрасно тебя понимаю. Поэтому давай поступим разумно. Ты молчишь об этом происшествии. И не говоришь ни одной живой душе. А мы, скажем, помогаем твоей семье. Твоя мать работает в отеле, который принадлежит моей сестре. Ты же не хочешь, чтобы ее уволили? Ты наверняка хочешь, чтобы ее повысили. Обещаю повышение до старшей по этажу, хотя знаю, что скоро начнется сокращение персонала. И брату можно организовать путевку в хороший санаторий заграницей – у него ведь здоровье слабое, верно? Что-то с сердцем, да? Ты тоже получишь подарок, не переживай.
Она заставила подписать Наташу какой-то листок бумаги, в котором она обязывалась никому не говорить о случившемся. И отправила домой на машине, все так же закутанную в плед. Ее сопровождал высокий лысый мужчина с каменным лицом – один из охранников отца Альберта. И глядя на него, Наташа думала, что не сбежать. Ни от него, ни от Альшевских. Разве лишь от самой себя.
Дома был только младший брат, мимо которого Наташа прошмыгнула тихо, как мышка. Она закрылась в своей комнате, из которой видно было кусок моря, и сидела с ногами в потрепанном кресле, слушая, как по стеклу стучат капли мелкого противного дождя.
Страха больше не было – был стыд.
О том, что произошло, Наташа никому не рассказала – ни маме, ни своему парню, ни подругам. Сказала лишь, что подралась с какими-то девчонками, поэтому губа разбита и синяки на теле. И от нее не сразу, но отстали.
Альшевская не солгала. Мать действительно повысили до старшей по этажу, а брата отправили в Израиль – это было организовано через фонд помощи, учрежденный матерью Альберта, и мать Наташи плакала от счастья, когда узнала об этом.
«Мир не без добрых людей, Наташенька, – говорила она ей. – Богатые тоже разные бывают! Какие же Альшевские хорошие люди, дай бог им здоровья».
А Сережа то и дело говорил Наташе, что нужно начать общаться с Альбертом – она ведь учиться с ним, может легко подружиться. Остальные ведь дружат с ним! Он крутой и богатый. С такими нужно общаться.
Наташа молчала. Гнев внутри нее затухал медленно – ей хотелось рассказать обо всем, что произошло, поделиться своей болью и страхом, но она молчала. Боялась, что Альшевские узнают. И тогда обязательно что-нибудь случится.
Сам Альберт даже не извинился. И делал вид, что ничего не произошло. Только смотрел иногда пристально, с прищуром и улыбался уголками губ.
«У нас с тобой общая тайна, крошка», – говорил его взгляд. И от этого взгляда Наташе становилось не по себе.
⁂
Я проснулась от того, что кто-то тихо звал меня по имени.
– Наташа, Наташа, – говорил мужской голос рядом со мной, и я, наконец, разлепила глаза. Передо мной на полу сидел Кезон – взлохмаченный и сонный. Он удивленно смотрел на меня. По стеклу по-прежнему мелко стучали капли.
– Что такое? – пробормотала я.
– Ты брыкалась во сне. Руками размахивала. Что-то приснилось?
– Видимо, какой-то кошмар, – ответила я. Мне снился дом Альберта. Этот сон постоянно преследовал меня – в нем я никак не могла выбраться из его дома, пыталась открыть дверь, кидалась на нее, скреблась, но замок не поддавался.
Кезон сел рядом со мной.
– Что с тобой? – спросил он тихо, без сарказма и вечного своего шутовского веселья.
– Всё в порядке.
– Ты чего-то боишься?
– Боюсь, – вдруг призналась я и с вызовом взглянула в его лицо, на которое из окна падал отсвет. В это мгновение оно казалось печальным и неожиданно мягким.
– Чего? – мягко спросил Кезон.
– Того, что все повторится, – ответила я и спохватилась. Не стоит говорить при нем об этом.
– Все однажды повторяется, – философски заметил музыкант. Странно, но то, что он сидел рядом и обнимал меня за плечи, не раздражало. Даже стало спокойнее. – Главное – это то, как мы это воспринимаем. Главное – это наше отношение. Понимаешь?
– Не очень, – призналась я.
– Жизнь – не замкнутый круг. Скорее, жизнь – это движение по спирали. Как двойная спираль ДНК. Рано или поздно все повторяется. Все наши беды, неприятности, страхи. И пока мы не разберемся, мы будем с этим сталкиваться. Раз за разом. Постоянно.
– Может быть, – вздохнула я, а он задумчиво продолжал, глядя в окно:
– Мы не можем убегать от чего-то всегда. Рано или поздно с этим нужно столкнуться лицом к лицу, Наташа. И либо решить это, либо принять. На что готова ты?
Пока что я готова была убегать, но я ничего не сказала, просто кивнула, принимая его слова во внимание. Он был прав. И я знала это.
– Идем спать, – спокойно сказал Кезон. – На диван. Вместе.
– Нет, – тотчас отказалась я.
– Обещаю, тебе не будет страшно.
– Нет, спи один. Ты же гость.
– Вот упрямая! Да не буду я к тебе приставать, если ты этого боишься, – фыркнул он, встал первым и неожиданно подхватил меня на руки. Я не закричала только потому, что не хотела разбудить Фроловну. В который раз я поняла, какой он все-таки сильный. Только по нему не скажешь. По нему скажешь, что он дурной.
Кезон заботливо, словно боясь сделать что-то не так, положил меня на диван и совершенно неаккуратно кинул в меня подушкой и одеялом. Я снова не стала возмущаться – но уже потому, что у меня на это не было моральных сил. Кезон многозначительно посмотрел на меня, словно чего-то ждал, и схватил лису и сову – две небольшие мягкие игрушки, которые я всюду за собой таскала.
– Спасибо, милый, ты так благородно дал мне полежать рядом с собой, – сказал он смешным тоненьким голоском, делая вид, что это говорит лиса. И сам же себе ответил басом, начав трясти сову:
– Не за что, Наташенька. Я ведь джентльмен. А джентльмены не пускают в свою постель только змей.
– Эй, это моя фишка! – возмутилась я, стараясь удержаться от смеха.
– Ты ведь не змея, Наташенька? – продолжал театр одного актера Кезон. – Нет, что ты, я маленькая рыжая лисичка.
– Я, может быть, и лисичка, но ты точно не сова.
– Разумеется, Наташа. Я человек, – позволил себе улыбнуться Кезон, убирая игрушки. Вечно меня дурочкой выставить хочет!
