– У него нож! – крикнула я.
Послышался хруст, короткие маты, частые шлепки и скрип сапогов по льду. Все смешалось в сплошной гул, и я не могла ничего разобрать.
Преодолевая невыносимую тряску тела, тяжело поднялась на слабые ноги. От удара по виску и уху перед глазами все вертелось и расплывалось, в голове гудело, а на глаза наворачивались слезы.
Драка длилась недолго. Показалось, что несколько секунд. Два переворота, два или три удара, а потом хриплая возня в снегу.
Они буквально забивали Славку ногами. Молча. Педантично.
Когда я подобралась ближе, готовая прыгнуть на них, как зверь, и порвать за брата, оба ублюдка отступили от него, переглянулись, а потом, увидев, что противник не подает признаков жизни, как вихрь, исчезли, сбежав через калитку школы. На меня даже не взглянули.
– Слава! Не-е-ет. – Я упала рядом с братом на колени, не чувствуя холода, и с трудом повернула его к себе. Весь в крови в снегу и грязи.
Он захрипел и, придерживая бок рукой, сплюнул в сторону кровью. Светлая курточка была распорота, и края окрасились алым.
– Вечно тебя спасать приходится, – слабо выдавил он. – Непутевая сестренка.
– Я так волновалась. Вышла тебя искать.
– Дура, – он привстал, но, скривившись от боли, рухнул в снег, после чего повернулся и снова упрямо поднялся. Сел.
– Осторожней, – попыталась его вернуть в лежачее положение. – Они тебя сильно ранили. Я скорую вызову. – Полезла в карманы куртки, но вспомнила, что телефон оставила в коридоре, на полке. – Черт! Телефон забыла дома. Дай свой.
– Зарядить забыл. Да пустяки. Царапина. – Слава сжал челюсти, отчего тяжелый подбородок задрожал, и он стал похож на отца. Я чуть не шарахнулась в сторону от ужаса. Приподняла куртку, но брат шлепнул меня по руке и зыркнул так гневно, что я показала ладони. Он не любит, когда я слишком его опекаю. Я опекаю, но стараюсь делать это незаметно.
– Идем домой, – буркнул он. – Лучше помоги встать.
Еле передвигаясь, мы добрались до подъезда. Меня трясло, но я шла, сцепив зубы, и придерживала брата плечом. Слава спотыкался и оседал, тянул меня вниз до резкой боли в пояснице и мышцах, прижимая тяжелым весом. Еще два года назад он был худощавым парнем, а сейчас высокий и крепкий мужчина. Огромный и сильный. Я всегда под надежной защитой, пока он рядом. Я знала это.
– Где ты был так долго? – открывая дверь, осторожно спросила и не смогла посмотреть в родные глаза. Чувство вины, что снова втянула его в передрягу, катилось по горлу горечью и душило тяжелым предчувствием.
– К подружке потрахаться заехал после боя. Или ты, как мамочка, будешь контролировать мой каждый шаг?
Это «как мамочка» обожгло кислотой. Я отпустила его, убедившись, что держится за стену, и отошла в сторону.
– Можно было предупредить, – сказала и отвернулась, чтобы спрятать подступившие слезы. Он ведь знает, что значит для меня. Он ведь понимает, что вспоминать маму бессовестно.
Если бы тишина убивала, она бы сделала это в тот миг. Так резанула по сердцу, что я непроизвольно прижала ладонь к груди и застонала.
– Туся, прости пожалуйста, – отвернувшись, прошептал Слава и, придерживая бок, поплелся в ванную. Но не дошел. Поплыл по стене, свалил вешалку, рухнул, как бревно, вдоль коридора и затих в уголке.
И тогда я вызвала скорую.
Руки тряслись, слезы заливали экран мобилки, а на вопросы о пациенте я не могла внятно ответить. Заикалась и путалась в словах, даже нашу фамилию не сразу вспомнила.
Я ждала скорую на полу, не отходя от брата и на шаг. Проверяла еле слышный пульс, прижималась к его груди и слушала, как он часто дышит, и стучит ли его большое сердце. Я просто влипла в него и не могла поверить, что он меня оставит. Одну. Запрещала себе об этом думать.
Глава 27. Мышь
Моргнув, я понимаю, что вылетела в воспоминания, подалась к Руслану всем телом и реву, как дура. А он сопит над ухом, запрокидывая голову, и молчит. Прижимает к горячему телу и не двигается, будто застыл камнем.
Стерев слезы, отступаю и, подрагивая от истерики, шепчу:
– Извини. Я не могу сейчас. Плохо себя чувствую. – Вру. Я хочу его. Всегда хочу позволить ему больше, но, после новости о ребенке, так трудно удержать равновесие и не упасть к его ногам. Не молить прощения. Не просить понять, почему мне пришлось так поступить. Не разодрать в клочья его рожу, за то, что доказал, что урод, когда проснулся в то утро, когда я ждала и верила, что его отец ошибается. Верила, как наивная влюбленная девчонка, что я – та самая, которую он не пнет ногами.
Но ошибалась.
Руслан вдруг переводит взгляд ниже и смотрит мне прямо в глаза. Мне кажется, что смотрит вглубь, что видит меня. От этого по плечам разбегаются мурашки, кожа под потоками воды, словно покрывается мелким колючим бисером.
– Ничего. Я понимаю, – поглаживает Руслан мои плечи, мягко щекочет мокрые волосы кончиками пальцев. Моргает и смотрит куда-то через мое плечо. Нет, просто показалось. И это я виновата в его слепоте и потери памяти. Я во всем виновата.
– Сейчас врач придет нас выписывать, – с трудом проговариваю. – Нужно еще одеться.
– Конечно, иди. Я сам тут справлюсь, – как-то сухо отвечает Рус и тянется к полочке, где стоит жидкое мыло, и рядом на крючке болтается мочалка.
Мужчина будто видит в темноте, хорошо ориентируется. Говорит, что чувствует расстояние до преграды, а как – сам не понимает.
Пока он спал, я много читала о временной потере зрения. Такое случается от отеков и ударов, но в редких случаях бывает, что психологическая проблема. Давид мне еще неделю назад сказал, что по всем анализам у Руса нет никаких осложнений, зря они боялись и переживали на счет кровоизлияния, все обошлось, но на свет и движение пациент не реагирует. Значит, не врет.
Аверин просил остаться нас еще на неделю в больнице, чтобы понаблюдать, но мы больше не могли так рисковать. Коршунов-старший зачастил звонить, а я устала обманывать и сына, и отца. Выбегать в коридор, чтобы уединиться, просить Егора, чтобы прикрыл и следил за Русланом. Если олигарх поймет, что я вожу его за нос, мне не выбраться из этой ямы. Ни живой, ни мертвой. Меня просто никогда не найдут. Потому попросила Давида нас выписать поскорее и пообещала, что мы будем приезжать к нему раз в три дня и по показаниям. Как раз у меня будет немного времени принять решение о прерывании беременности. От одной мысли, что пойду на такой шаг, во рту скапливается слюна, грудь сжимается, а низ живота затапливает тупой болью.
Через несколько часов привычных процедур, бумажной волокиты и врачебных наставлений мы выходим с Русланом под руку, садимся в машину и в полной тишине едем домой. Вернее на загородную виллу.
Каким чудом Коршунов еще не проверил меня и сам лично не приехал, не представляю, но не хочу об этом думать. Вдруг что, у меня есть запасная отмазка, что мы с Русланом выезжали в город, на прогулку и за покупками. Все равно меня буквально подсунули под мужчину, как тряпку, чтобы я перевоспитала его и изменила, потому дали почти полную свободу. Кроме того, что спрыгнуть с этого я могла только через три месяца или после того, как Руслан сделает мне официальное предложение. А услышав отказ, будет ползать на коленях и признаваться в любви. Наивный папочка. Руслан вряд ли таким станет за короткий срок. Вряд ли таким станет когда-нибудь. Разве что к нему память не вернется, и он навсегда превратиться в ласкового и внимательного мужчину.
