– Руслан? – искренне удивляется врач и замолкает, переведя взгляд за мою спину.
Мне все равно, что он приехал, что Агата позвала его, а не меня. Поворачиваюсь, обжигаюсь о застывший янтарь, иду к ней, как по тлеющим углям.
– Агата… – между нами полметра, но будто бесконечность. – Зачем ты так?
– Уходи. – Ее лицо исхудало, она бледная, изможденная. – Не судьба, Руслан.
– Как так? Вышвыриваешь меня?
– Именно. Ты не хотел этого ребенка, он умер, все сбылось. Ты хотел, чтобы я ушла, я ухожу. У нас нет будущего. Не могу больше тебя видеть, мне слишком больно от этого.
– Я хотел его, неужели ты не слышишь? Не видишь?
– Ты бросил трубку! – она устало поднимает руку, зажимает рот.
– Я был в шоке, – ненавижу оправдываться, и эти слова кажутся ядом в горле. – Агата, скажи честно, ты любишь меня? Хоть что-то чувствуешь? Тогда, в больнице, перед УЗИ, ты дала мне шанс… Зачем?
– Не хотела оставлять ребенка без отца, – рвет мое сердце на куски. Я чувствую, что она лжет, но понимаю, что она уже все решила.
– Знай, что я все равно тебя люблю. Ты сделала меня своим рабом. Укротила. Приручила. Можешь выбросить, если я тебе не нужен.
– Больше не нужен, – она проходит мимо, подальше, чтобы не зацепить плечо. Садится в машину Давида, и они уезжают.
Эпилог
Коршун
Три месяца унылой тишины. Три месяца жаркого знойного лета и немного прохладной осени.
Мои пальцы все сильнее, все быстрее. Я играю каждый день – это единственное, что помогает забыться, и тетя не отстает, заставляет меня идти дальше, тренироваться и выступать. Я бы давно уже слег, если бы не мои девочки: Варя и Оля. Они будто знали меня всю жизнь, взяли под опеку и ничего не требовали взамен.
В сентябре меня позвали на выездной тур, в тот самый город, где я оставил свое сердце.
Что люди находили в моей игре, ума не приложу, ведь в веренице нот и аккордов была только моя тоска, моя утраченная любовь. Разве это может быть кому-то интересно?
Но мне нужно было на что-то жить, а больше я ничего не умею, потому и соглашался играть. Спасибо маме, что в свое время поверила в меня, теперь я хотя бы не голоден.
На перроне, разогретом сентябрьским солнцем, кто-то больно вцепляется в мой локоть.
– Мышка в беде, – шепчет знакомая бабка в лицо, и я ее уже не боюсь, даже не удивляюсь, жду, что скажет. Она сжимает руку корявыми пальцами и ведет черными глазами в сторону: – Пару часов осталось дышать. Пару часов или меньше. Хищник может не только мучить добычу, но и защитить ее.
Кто-то врезается в плечо, и меня разворачивает по оси. Высыпавшие из вагонов люди скапливается у выхода, и я теряю светлые кудряшки бабульки среди разноликой толпы.
Стою, как вкопанный. Что она имела в виду?
И меня пронзает догадкой. Агата в беде! Моя мышка в опасности.
Звоню Давиду. Не отвечает. Звоню Егору. Недоступен. Набираю Агату. Номер не существует – сменила. Я уже проверял раньше. Тысячи раз, а потом решил оставить ее в покое. Отпустить.
Нельзя заставить любить. Эти месяцы разлуки помогли бы Агате разобраться в себе, но она так и не захотела со мной быть – вычеркнула. Значит, не заслужил.
Но сейчас ей грозит опасность, я должен помочь, несмотря на то, что изгнан.
Сажусь в такси, набираю номер старого знакомого.
– Данька, привет.
– Коршунов? Рус, ты? – Соколов всегда на связи, на посту. И днем, и ночью ведет борьбу со злом.
– Мне нужна помощь. Моя, – запинаюсь, горло стягивает спазмом, – знакомая в беде, но я не знаю адрес. Это очень важно, прошу тебя, помоги!
– Руслан, а у тебя хороший повод пообщаться случается?
– Обязательно найду, но сейчас не до этого. Она умрет, пожалуйста.
– Да ты откуда знаешь? Кто ей угрожает?
– Без понятия. Я это чувствую, – машина мчится по городу, в сторону отеля, а я почти кричу в трубку и трясусь от переполняющего темного предчувствия. – Даня, поверь, прошу! Найди ее!
– Имя, герой, имя зазнобы?
– Миронова Агата Евгеньевна. Год рождения не знаю, ей примерно двадцать семь, двадцать восемь. Актриса.
– Миронова? Серьезно? Да иди ты нафиг! – кричит кому-то, прикрывая трубку рукой. – Я занят!
– Миронов сбежал, – слышится встревоженный голос на фоне.
– Адрес, Даня! Быстрее, – догадываюсь, что произошло – ее папаша сбежал из тюрьмы, и меня сдавливает клешнями необратимости. Первое, что он сделает – завершит начатое.
– Ну уж нет! Я такое веселье не пропущу, – бодро отзывается Даниил. – Записывай, но сам не лезь. Мы выезжаем.
Запоминаю улицу и номер, понимаю, что в нескольких кварталах от ее дома. Доплачиваю таксисту за скорость, и через несколько минут, царапающих нервы, вылетаю около обшарпанного подъезда.
Вечереет, сумерки стремительно опускаются на плечи. Сердечный пульс перешел в галоп. Я захлебываюсь страхом. Я не переживу, если моей мышки не станет.
На лестнице темно, грязно, чувствуется запах крепких сигарет и мокрой глины. На ступеньках следы крупных подошв.
Только психи возвращаются на место преступления. Отец Агаты и есть псих, и меня трясет от невозможности прыгнуть через голову, остановить время.
Боюсь не успеть. Лечу, спотыкаясь, через четыре-пять ступенек, падаю, поднимаюсь. снова падаю, сбиваю углы.
В подъезде тишина. Взлетаю на нужный этаж, не дыша. Дверь распахнута, и мягкий свет стелется по полу, хватает меня за ногу.
Не успел?
В руках ничего нет, чтобы дать бой, но я понимаю это слишком поздно.
Слышу крик и залетаю в квартиру. Мужик нависает над моей Агатой, распластанной на полу, пытается расстегнуть штаны, и я, с рыком бросаясь на него, скидываю ублюдка в сторону. Я не умею драться, не умею защищаться, но сейчас не думаю об этом.
Удары летят в голову, ломают челюсть, а потом грудь прошивает огнем, и меня откидывает на стену.
Сползаю с открытыми глазами, размазывая вокруг себя кровь, и понимаю, что не успел. Агата лежит на полу, не двигается, рука сломана в сторону, правая сторона лица залита бурой грязью.
Когда еще два выстрела пробивают тишину, меня утаскивает в плотную темень.
Агата
– Зачем ты пришел? – он не отвечает уже несколько дней. В коме. – Рус… когда ты, наконец, поймешь, что рядом со мной одни беды? Я же тебя прогнала, отпустила. Зачем ты вернулся?
Система мерно пикает, раздражает, а ему хоть бы хны – лежит себе, руки по швам и молчит.
Пуля прошла рядом с сердцем, пробила легкое. Он потерял много крови. Операция шла несколько часов, которые показались мне вечностью.
