— Ты что, Никитос, как ты без женщины ребенка растить собираешься? Няня, бабушка — это все не то. Ну как ты собственного ребенка матери лишишь, ты бы видел, как они возле мамок быстро засыпают. Я полночи носился, и песни пел, и стихи читал, а Светка только на руки взяла, сразу брык и спать!
И без того красный после парилки Димыч в обмотанном на бедрах полотенце смотрелся дико комично, шуруя от стенки к стенке и приобретая совсем уж багровый оттенок. Они по традиции провожали старый год тридцатого декабря в сауне, раньше чаще с девушками, а после того, как Димыч женился, вдвоем.
— Слушай, может тебе жениться на нашей Фон-Россельше, а? — тем временем продолжал вышагивать Димыч, пока Никита, откинувшись на спинку дивана, наблюдал за этими маятниковыми движениями. — Она может и неплохая девчонка, обозлилась на мужиков, потому что муж мудак попался, а тут ты. А вдруг она на тебя неровно дышит, потому и присосалась как пиявка?
Семаргин так воодушевился идеей, что начал увлеченно перечислять преимущества этого союза, но напоровшись на внимательный и выжидающий взгляд приятеля, стух и неуверенно проговорил:
— Ладно, Никитка, ну ее, эту америкоску, может и правда закажи себе мало̀го Елагина с доставкой на дом?
Может и правда, вот только Никита при слове «сын» отчего-то неизменно представлял счастливо улыбающуюся мордаху со щербатой улыбкой. Как вот сейчас, охрана пропустила Елагина, но Хаммер попросили оставить у ворот, и он направился к дому с большим свертком, а навстречу уже мчался раскрасневшийся обладатель той самой улыбки в одном трикотажном спортивном костюме.
— Никита! Ты приехал!
— Данил, вернись, простудишься! — выскочила на крыльцо такая же раздетая Сальма, и Никита мысленно вновь поразился, насколько юной она казалась. А потом отбросил в снег сверток и подхватил на руки подбежавшего мальчика.
— Данька! Ты правда простудишься! — расстегнул куртку, запахнул полы вокруг обхватившего его за шею мальчишки и замер, вслушиваясь, как бьется в районе гортани собственное сердце при виде такой неподдельной и искренней радости.
Данил дышал ему в шею, а Никита прижимался щекой к теплой макушке и с удовольствием вдыхал запах, казавшийся ему удивительно знакомым, как будто это его собственный запах. Димыч говорил, что свои дети пахнут по-особому, и если у Никиты когда-нибудь будут дети, то они будут пахнуть именно так, самим Елагиным.
Глава 33
— Я думал, ты не приедешь, — прошептал Данил и так крепко сцепил руки на шее Никиты, что у того чуть слезы не выступили. Ну как его отцепишь?
— Держись, — ворчливо сказал Никита и двинулся к дому. Одной рукой он придерживал Даньку, а другой поднял подарок, так и дошел до дома с болтающимся на шее мальчишкой. Увидев торчащую на крыльце милиардершу, крикнул сердито: — А ты чего стоишь? Тоже заболеть решила? Быстро в дом!
Удивительно, но она послушалась и скрылась с глаз. В доме Данька вцепился в руку Никиты и потащил его в гостиную.
— Никита, давай елку наряжать!
— А разве она у вас не наряжена? — удивился тот.
— Мы всегда тридцать первого наряжаем, — объяснил Данил, выволакивая ящик с игрушками, — а подарки разворачиваем утром.
— Ну тогда завтра подарок посмотришь, как проснешься, — сунул Никита сверток под елку и увидел, как моментально сделалась грустной радостная мордашка.
— Я не здесь проснусь, а в отеле. Мы с мамой едем встречать Новый год в ресторане отеля, мы так все время встречаем, — отвечал поникший Данька, и у Никиты от жалости защемило сердце.
— Не кисни, — щелкнул он мальчика по носу, — давай лучше верхушку наденем. Ты надевай, а я буду краном, буду тебя поднимать.
Снова губы парнишки растянулись в улыбке, и дальше они хохотали как полоумные, Никита поднимал Даньку высоко над головой, а тот цеплял на елку игрушки, но Никита его специально щекотал, и тот извивался, как червячок на удочке. Краем глаза Елагин видел Сальму, которая как тень появлялась в проеме двери и так же бесшумно исчезала.
— Мама, смотри, смотри, как высоко меня Никита поднимает! — кричал Данька, снова взлетая вверх, они и не заметили, как за окнами стало смеркаться.
— Мне машину надо откопать, Данил! — спохватился Никита, мальчик тут же вцепился в руку.
— Я с тобой!
— Там сверху намело приличный сугроб, — сказал за спиной хриплый голос, — вряд ли вы сейчас откопаете ваш Хаммер, господин Елагин. За мной пришлют машину, мы вас подвезем в город.
— Мам! — Данька отлип от Никиты, подбежал к матери и обхватил ее руками. — Мамочка! Я не хочу в ресторан, мне там будет скучно. Можно я с Никитой останусь Новый год встречать? И ты тоже оставайся с нами!
— Сынок, — заговорила Фон-Россель, и ее тон мгновенно стал ласковым и нежным, с Никитой она говорила так, будто они находились в здании суда, и она зачитывала ему приговор, сухо и отрывисто, — Никита наверняка встречает Новый год с близкими людьми, ты и так его задержал. Мы не можем остаться, ты же знаешь, нас ждут.
— Он меня ничуть не задержал, — ответил Никита в тон ей, полуофициально, — а действительно, зачем такому маленькому мальчику ресторан?
— Он с рождения везде со мной, — Фон-Россель очень старалась, чтобы прозвучало нейтрально, но Никите показалось, что она оправдывается перед ним, и он охренел, — я привыкла.
— Тебя ждут в городе, да? — Данил подошел к Елагину и дернул его за руку.
— Нет, — мотнул головой Никита, сжимая маленькую ладошку, — я не встречаю Новый год уже восемь лет. Не с кем. Просто ложусь спать.
Ему показалось, или Сальма вздрогнула?
— Ма-а-аам! — затянул плаксиво Данил и умоляюще взглянул на мать, не выпуская руки Никиты. — Пожалуйста!
Они оба выжидательно уставились на нее, и тут, к огромному изумлению Никиты, черные глаза сверкнули под длинными ресницами, и Сальма кивнула:
— Хорошо. Оставайтесь, господин Елагин, — она повернулась, чтобы выйти, и у него непроизвольно вырвалось:
— Слушай, ты тоже оставайся, лучше побудь с ребенком, ну зачем тебе тот ресторан?
Фон-Россель развернулась обратно и вытаращила на Елагина свои чернющие глаза, он очень постарался не выглядеть сконфуженно.
— Вы приглашаете меня остаться в собственном доме? А не обнаглели ли вы, господин…
— И перестань называть меня господином, можно Никитой или, если тебе так принципиально, просто Елагиным, — быстро проговорил Никита, решившись идти до конца. Если она и выставит его, так хоть он выскажется от души, — а то у меня такое чувство каждый раз, будто я в гареме. Или в борделе, — добавил беззвучно, одними губами и снова испытал состояние, близкое к шоку, когда понял, что она смеется под своей маской.
— Когда раздавали наглость и нахальство, вы стали в очередь дважды, Никита Елагин, — заключила Фон-Россель, — зато с вежливостью и тактом вы решили даже не заморачиваться.
