Помню, какие интересные разговоры происходили у нас за завтраком. Они рождались из самых простых, обыденных вопросов. Папе каким-то образом удавалось расширять тему разговора, увеличивая ее до всемирных размеров, свободно передвигаясь в истории цивилизаций… Иной раз мы увлекались настолько, что забывали про время, и когда вдруг смотрели на часы, поднималась суматоха…
Над сюжетами своих рассказов я работала постоянно. Прислушивалась к разговорам наших друзей, знакомых, что-то записывала. Содрогнулась, когда началась чеченская война. Она опалила нашу жизнь через экран телевизора. Отец до последних дней избегал со мной разговаривать о войне в Чечне. Он первым прочитал мой рассказ «Рождественский ужин», сюжет которого разворачивается в это страшное время. Помню, пока отец его читал, я очень волновалась. А какое сильное потрясение я испытала, когда через пару дней он сказал, что это – серьезная литература. Но сложное испытание ждало меня впереди. Я должна была править свой текст. И не в компьютере, а диктовать. Это для меня было довольно мучительно, потому что я разговариваю с большим трудом. Отец каким-то образом освободил себе вечера, и после ужина мы затворялись в моей комнате. Разбирали мизансцены, действия, обстановку. Это помогало мне яснее видеть, представлять действия, мелочи, детали, рассказывающие о героях. Так мы писали несколько месяцев. Потом еще дней десять я перепечатывала текст в компьютере набело. Наконец все было готово. И наступил тот самый вечер, когда, после одиннадцати часов, отец созвал нас с мамой и бабушкой в гостиную, чтобы прочитать мой рассказ. Помню, с какой гордостью и ревностью на меня смотрела бабушка. Спустя некоторое время она попросила, если я изберу творческую профессию, взять ее имя Гитана-Мария.
Однажды осенним вечером отец вернулся домой необыкновенно одухотворенным. Не раздеваясь, не снимая обуви, не помыв руки, он прибежал ко мне в комнату и поделился одной историей, которую видел, стоя в автомобильной пробке. Мы ничего с ним не обсуждали, а спустя недели три я дала отцу новую рукопись – «Ступень к спасению». Он вернул мне ее следующим вечером, сказав: «Я всегда знал, Гиташка, что ты моя дочка». Через полгода я написала следующий рассказ – «Встречи во сне». На другой день отец разговаривал со мной об этом тексте, разбирал некоторые места, показывал, что следовало поправить. Бабушки тогда уже с нами не было.
Я проводила много времени в уединении, читала только духовную литературу и размышляла, чем дальше заниматься. И однажды подруга принесла какой-то роман, прекрасно написанный. Во мне вновь пробудилось желание писать. Появились сомнения, серьезно ли то, чем я занимаюсь? Что я, в сущности, умею? Я понимала, что моя начитанность – это ворох мыслей, знаний, разобраться в которых самостоятельно я не смогу и не смогу понять, как ими пользоваться. Поговорила с отцом, объяснила, что хочется упорядочить свои знания, научиться ими пользоваться. Отец предложил поступать во ВГИК, на заочное отделение сценарного факультета. При поступлении мне нужно было письменно ответить на три вопроса по истории, на три по литературе и описать три картины: «Весну» и «Рождение Венеры» Сандро Боттичелли, а также «Вакха» Рубенса. Еще требовалось представить этюд. Тогда я не знала, что описание того или иного места, где совершается действие в определенный отрезок времени, является этюдом. Самый первый урок сценарного ремесла преподал мне отец. Он поставил стол у окна, взял бумагу и ручку и попросил описать мост, который виден из наших окон. Мы писали, наверно, по двенадцать часов в день.
Я ездила во ВГИК на собеседование к Валентину Ежову, на курс которого я в итоге попала. К нам домой один-два раза в неделю приезжал педагог Андрей Борисович Можаев. Читал лекции сразу по трем предметам. Когда у меня появлялось свободное время, я возвращалась к своим рассказам. Дописывая и поправляя их, чувствовала себя по-настоящему счастливой. В продолжение пяти месяцев удалось доделать два рассказа о Петербурге – «Весна в осенних покрывалах» и «Сирень верности». Их родители давали читать нашим знакомым, а те – своим знакомым. И однажды появилась книга «Сирень верности». Первые два года моей учебы у нас дома еще не было Интернета, а я нуждалась в литературоведческих материалах. Отец позаботился и об этом – с появлением Интернета все сразу пошло быстрее. И за три года обучения я написала немало работ по творчеству Пушкина, Тютчева, Ахматовой, Есенина, Бунина… И каждый раз отец вникал в мои штудии, беседовал со мной по данным темам. Ему всегда все, что я делала, было интересно. Мы много беседовали с ним о том, в чем смысл учения и образования, в чем суть профессии сценариста, его работы. Кому легче передавать чувства, сомнения, терзания героев – писателю, сценаристу, актеру или композитору? И до конца мы оба так и не могли ответить на эти вопросы. Отец любил музыку, но не знал, не понимал ее, хотя поразительно увлекательно рассказывал о ней, хорошо пел под гитару…
Он был человеком семейным, интересующимся любой мелочью нашей общей жизни. Всегда и во всем хотел, чтобы мы принимали участие в делах друг друга, и когда сам должен был принять ответственное решение, советовался с мамой и со мной. Его доверие для меня было высшей наградой.
Гитана-Мария Баталова
От автора
Эта книга не что иное, как собрание мгновений, выхваченных из одной актерской жизни. Яркие, сразу ослепляющие или постепенно разгорающиеся в памяти, они, точно фонари, освещают определенные участки дороги.
Отраженные на бумаге в старых записях, статьях или диалогах, мгновения эти неизбежно теряют ту живую силу, те бесчисленные невидимые связи, которые, точно цветные нити, пронизывают всю ткань многофигурного гобелена жизни, то тут, то там дополняя линии общей картины. Теперь это только впечатления, оставшиеся от встреч, событий, от тех мест, где они происходили, от тех времен, через которые шли дни и годы.
Наверное, такие возникшие по разным поводам воспоминания или размышления и не стоило бы выставлять на всеобщее обозрение в виде книги, тем более на суд читающих друзей и знакомых, если бы хоть как-то иначе уметь рассказать о нашем деле, о том, из чего складываются контуры ролей, эпизоды фильмов, замыслы спектаклей, актерские откровения – все то, что является перед публикой в качестве творческого создания.
Бесчисленное количество раз определяя актера, да и сам театр как зеркало своего времени, отражающее лица, нравы, настроения, идеи, наконец, события истории, великие умы человечества уже одним этим сопоставлением приковали исполнителя к жизни, к его судьбе, ко всему, что случалось вокруг. Однако и не обращаясь к минувшим векам, не вспоминая слова Шекспира, мы с вами тысячу раз имели возможность, порой даже невольно, замечать, сколь глубока связь всякого творчества с личностью того, кому принадлежит сочинение.
Автор всегда остается в своем произведении и как участник, и как свидетель, и как гражданин, и просто как земной человек. Но если это верно в отношении сочинителя, если терзания самого Толстого или Достоевского становятся болью их героев, то как же должен быть связан со своим созданием скоморох, лицедей, исполнитель, который тут же, на глазах у публики, обязан составить из слов и собственной персоны нечто третье, притом вполне гармоничное, естественное, живое, да еще существующее в определенном, а иногда и вовсе не реальном мире?
