Они вышли на автостоянку. Пока встречающий их шофер укладывал в «Волгу» сумки, Василиса оглядывала строгое, камнем одетое, пространство.
– Ты мне даришь город, о котором я так давно мечтала, – вырвалось у нее.
– А для меня главное – видеть твои счастливые глаза, – шепнул он.
Наконец их окликнула Светлана Даниловна, уже успевшая устроиться на переднем сидении.
Авто ехало по проспектам, улицам, где дома как бы теснили друг друга. Модные магазины с светящимися витринами в их строгих ордерах казались чем-то ненужным.
Светлана Даниловна, оказалось, была знакома с плешивым шофером, и всю дорогу они делились новостями об общих знакомых.
Наконец они оказались у Черной речки. Вошли в гостиницу, где им был заказан просторный номер-люкс. На его пороге Светлана Даниловна, выпрямив спину и вся как-то сразу подтянувшись, поворотилась к дочке:
– А сейчас, Мышонок, ты прикоснешься к нашей молодости.
В номере высокие окна были завешены белоснежной тюлью, и от этого все здесь казалось светлее. Плотные гардины, собранные гармошкой, отделяли гостиную от алькова.
Денис по телефону заказывал завтрак и с отеческой гордостью наблюдал за девушкой.
Перед завтраком женщины успели сходить в душ и ополоснуться. А вернувшись из ванной, Василиса увидела, что Денис, полулежа на диване, тихо беседует с «помощником». Она с удивлением заметила – он в этом городе стал выглядеть отчего-то моложе, бодрее.
А после они пили чай. Телефонные разговоры Светланы Даниловны со старыми подругами не мешали Денису рассказывать о Петербурге, а Василисе слушать. Они тщательно составляли маршрут их первой прогулки.
Шофер высадил их возле набережной. Светлана Даниловна поехала дальше, на встречу с подругой, а они подошли к парапету.
– Слышишь, как она плещет? – почему-то шепнул Денис, глядя на свинцовые волны, бьющие об склизкий гранит. – Я нигде больше такого плеска не слышал. И он загадочно улыбнулся девушке.
А потом они гуляли на каналах, переходили горбатые мостики. Рассказы Дениса заполняли узкие, сплошь из камня – без единого деревца – улочки.
Они подошли к невысокому, тепло-желтого цвета дому. Прервав разговор, Денис повернул ее за плечи:
– Видишь те окна? – указал он глазами.
– Квартира Пушкина? – благоговейно робко спросила девушка.
Он согласно прикрыл веки.
– Давай, постой тут немножко.
И они стояли молча до тех пор, пока не подошла группа подростков с молодой подвижной учительницей.
Далее они шагали по широким проспектам. Денис тихо – вдохновенно читал стихи, и Василисе казалось: они вот-вот сейчас взлетят.
И снова они вышли на Неву. Тут уже Денис, вскидывая порой руки, рассказывал о знаменитых дворцах, истории из жизни их владельцев.
Несильный ветер с моря то натаскивал на солнце тучу, то разрывал ее в клочья, кудлатил, сбивая на лоб Дениса пшеничные волосы. В эти моменты его лицо приобретало выражение упрямства и едва ли не свирепости. И тогда Василиса, приподнимаясь на цыпочки, откидывала их на бок.
– Если ты бы взяла с собой зонтик, лучше – длинный, уже не занималась бы акробатикой, а шла бы степенной походкой дамы, – пошутил Денис и прижал к губам ее ладонь. Девушка слегка раскраснелась. Вернее – зарозовела.
Они забрели в кленовую аллею парка. Вся аллея и воздух от золотисто-зеленой листвы светились янтарем, а под ногами дрожали ажурные тени. Василиса залюбовалась деревьями.
– А это уже нерукотворная красота, – произнесла она задумчиво.
– К великому счастью, люди не обрели власть над природой, – Денис залюбовался ее утонченным профилем. – Да и не только над ней. Человек бывает даже над своим сердцем не властен. На этих словах девушка внезапно и резко потупилась, а в лице появилась горечь. Денис заметил, понял и нежно приобнял.
– Забудь о том. У тебя это уже в прошлом. Не стоит вспоминать.
Она, пораженная этими словами, испуганно взглянула на него.
– Мне твой отец подробно писал о тебе. Ведь мы старые друзья, – и он бережно прижал ее головку к своей груди.
И тогда она горько заплакала. Выплакала всю скопившуюся горечь от истории с Кузьмой.
Пройдя пару горбатых мостов, Денис подвел ее к коричневатому особняку с громадными окнами и массивными дубовыми дверьми.
На удивление девушки, он как с родным обнялся и похлопал по мощной спине швейцара. Но скоро все выяснилось, когда они раздевались в гардеробе.
– Его матушка, – шепнул Василисе старик, – часто Дениску у нас ночевать оставляла. когда ей нужно было куда-то отъехать. Его раскладушка до сих пор на антресолях…
И с этими словами старик подошел к массивным дверям и одним движением открыл их. И открылся зал.
Денис с Василисой шли меж пустых столиков, покрытых белоснежными скатертями.
В сторонке скромно стоял кремовый рояль. Денис усадил девушку за столик недалеко от него. Неслышно подошел официант. Пока ее спутник что-то заказывал, она гладила кончиками пальцев льняную скатерть – ей очень понравился шелковистый ворс ее узоров. И еще она восторженно посмотрела на инструмент.
Официант ушел ненадолго, и вот уже на столике стоял десерт.
– Денис, а почему здесь никого нет? – удивленно спросила она.
– Они специально хранили покой, потому что знали – к ним придет самая очаровательная барышня.
Василиса смутилась:
– Ты все шутишь надо мной.
– Сейчас я тебя разуверю в этом, – краем губ улыбнулся Денис и легко вспрыгнул на эстраду. Поднял крышку инструмента. Он играл то же, что в вечер их знакомства, но гораздо проникновенней. Он, действительно, как и обещал, играл для нее одной. А она, слушая, понимала это, но душа ее отчего-то томилась в этом великолепно обставленном пространстве. Что-то шептало ей, что она превратилась из Золушки в прекрасную барышню на совсем малый срок.
Номер заливал бледно-желтый свет грушевидной люстры. В нем мебель казалась приземистой, приплющенной. Мать была уже дома и выглянула из-за шторы, внимательно взглянула на обоих. Василиса была какая-то поникшая.
– Ты не продрогла? – с волнением спросила мать.
– Нет. Просто устала, – и дочь, улыбнувшись Денису, ушла в спальню, ушла за занавес.
И там упала головой на грудь матери, крепко обняла ее. Жарко зашептала, рассказывая о происшедшем. Да, до того зала она была безрассудно очарована Денисом. Но там, в одиночестве, под его игру, она вдруг задумалась о всей громадной их разности, которую не преодолеть, от которой только мучиться обоим. Очарование осталось, но разум начинал уже овладевать чувствами.
