Вот как вспоминала об этом моя мама Инна Макарова: «Позавчера, 14 ноября 1945 года, был мой показ Настасьи Филипповны в “Идиоте”. Целых четыре часа сам Сергей Аполлинариевич работал. Когда я готовилась к репетиции “Идиота”, которую должен был проводить Сергей Аполлинариевич, дверь нашей аудитории открылась и вошёл человек в военной гимнастёрке, очень похожий на цыгана. Осторожно прошёл к стульям для студентов и сел возле Андрея Пунтуса, который поступил к нам на курс немного раньше, тоже после армии, и Андрей говорил нам, что есть у него друг, очень талантливый, “вот он придёт, и вы сами увидите”. Скромно вошедший человек с легендарно сложившейся впоследствии творческой биографией был Сергей Бондарчук. Позднее Сергей рассказывал, что он решал для себя вопрос, где ему продолжать учиться. Собирался поступить в ГИТИС или в какое-нибудь другое московское училище, но вот увидел, как проводит занятия по мастерству Герасимов, и ни о чём другом уже не хотел думать. Его зачислили на третий курс». А вот как запомнилась первая встреча Сергея Бондарчука режиссёру Самсону Самсонову: «Впервые я его увидел зимой 1945 года, первой мирной голодной зимой. Во вгиковскую аудиторию, где занимались мы, третьекурсники режиссёрского факультета, руководимого Сергеем Аполлинариевичем Герасимовым и Тамарой Фёдоровной Макаровой, вошёл молодой человек в сапогах, галифе и гимнастерке без погон. Волосы в цвет воронова крыла, смуглый, кареглазый, с пылающим взглядом. Сущий цыган. Глаза у него были такие, что словами не передать. В его глазах всегда горел огонь: он то ярко пылал, то как-то угасал, и просто сверкали зрачки. Такой выразительный взгляд меня сразил сразу. Мы быстро сошлись: оба постоянно что-то рисовали».
Для Людмилы Шагаловой появление нового студента тоже было событием. Позже она вспоминала: «На актёрский факультет ВГИКа я поступила в конце войны. На второй же курс после экзамена по мастерству наш педагог Сергей Аполлинариевич Герасимов перевёл только восемь девушек, парня – ни одного. Было решено объявить дополнительный набор, только мужчин. Иначе как бы мы без партнёров учились? Тогда в нашу мастерскую пришли поступать Евгений Моргунов, Глеб Романов, Андрей Пунтус. Он-то и привёл к нам своего друга Сергея Бондарчука. Бондарчук был старше других ребят, очень красивый, смуглый, темноволосый, кудрявый. А мы – восемь счастливиц: Клара Лучко, Инна Макарова, Муза Крепкогорская, Клава Липанова, Олеся Иванова, Маргарита Иванова-Жарова, Адиба Шир-Ахмедова и я – присутствовали на прослушиваниях. Сергей читал отрывок из “Мёртвых душ” Гоголя – “Птица-тройка”. Читал прекрасно. Герасимов прямо на экзамене ему и сказал: “Слушай, а чему я тебя буду учить? Ты же готовый артист”».
Вспоминала первое появление Сергея и его мастер, народная артистка СССР Тамара Фёдоровна Макарова: «Бондарчук пришёл к нам на курс в солдатской гимнастёрке без погон, ладный такой, подтянутый, с добрыми печальными глазами. Он прочитал стихи, какие-то отрывки и сразу приглянулся нам с Сергеем Аполлинариевичем. Конечно, мы понимали, что имеем дело с человеком, у которого уже был пусть небольшой, но всё-таки сценический опыт. Однако было в нём что-то такое, чего не может дать никакой опыт, с этим надо родиться. К нам шёл на курс талантливый человек. Сергей Аполлинариевич и я видели свою задачу в том, чтобы дать ему возможность учиться. Остальное, считали мы, будет зависеть не только от нас, но прежде всего – от него самого».
Неожиданно в коридоре института Сергей углядел знакомое по Ейску лицо. «Ноябрина!» – окликнул он девушку в простеньком платьице с двумя тёмными красивыми косами. «Серёжа!» – радостно признала его студентка. Ведь как её по-настоящему зовут, знали только близкие. Да, это была Ноябрина Мордюкова, которую все звали Нонной. «Как ты здесь?» – допытывался Сергей. «А ты как? Ты же вроде в Ростов должен был вернуться», – со знанием дела сказала Нонна. «Театр наш взорвали немцы. Решил – сюда». – «Так мы теперь, что… однокурсники?» – «Меня только что зачислили сразу на третий курс». – «К Герасимову? – ахнула Нонна. – На третий? А-а, ну понятно, ты же у нас – готовый артист». – «А он так и сказал: “готовый артист”. Ты-то как тут очутилась, Нон?» – «Это целая история! Я написала Мордвинову! Чушь такую… До сих пор краснею. Спрашивала – как выучиться на Любовь Орлову?» – «Ну дуреха!» – «Ну, думаю, написала и написала. Ему вся страна пишет, он даже не прочтёт. Серёжа! Представляешь?! Он ответил». – «Сам Мордвинов?! Тебе?! Да ну?! Впрочем, это на него похоже…» – «Сказал – приехать, сюда поступать. И даже чтобы я нашла его, если будет совсем трудно. А тут, бабах! Война! Я всю войну мечтала, что приеду. И вот приехала поступать». – «Как это тебя мама отпустила? В Москву, одну…» – поинтересовался Сергей. «Она и не отпускала. “В Москву?” – переспрашивала меня. “Та ну да же…” – “Поедешь, поедешь, доченька, одним местом по печке…”» Сергей расхохотался: «Знакомая история». – «Я подгадала, когда мама уехала в другой колхоз, – продолжала Нонна. – Братья и сёстры приняли мою игру в сборы и проводы. На чердаке брат нашёл самодельный деревянный чемодан с переводными картинками на крышке, завернули мне на дорогу кукурузных лепёшек, села на товарняк… И вот я здесь…» – «Что читала на экзаменах?» – поинтересовался Сергей. – «Да ничего, Серёж. Я же не знала, что надо готовиться. Нарядилась во что было, губы типографской краской накрасила и вперёд!» – «Да как ты прошла без программы?» – «Случаи из жизни нашей рассказывала. Вспоминала, как в начале войны первая бомба под Ейском упала, а утром одна тётка ходила по хаткам и сообщала: “А я ещё вчора знала, шо он бомбу кинить…” – “Как это?” – спрашивают. “Я вчора, як бильё на лимане полоскала, глядь – он летить. Я на него посмотрела, и он на меня посмотрел. Да как посмотрел! Ну, тут и я – как посмотрела! Ото он и кинул!”» Сергей рассмеялся: «И всё? Всё, что ты им рассказала?» – «Куда там! Как удила закушу – меня поди останови! Я как танк пошла на них. Думаю, пускай хоть полопаются, а буду выступать сколько сама решу. Песни стала орать разные. А ще спивать украинские – о любви, со слезой… Чем больше я “выдаю вокал”, тем сильнее они смеялись да покатывались… Меня Герасимов слушал тоже. Он-то меня и спас. Все стали просить басню, а я не знаю! Ни одной! Страшно – жуть. Всё, думаю, это конец! Он понял, наверное, и попросил вместо басни сыграть этюд: “Представьте себе, – говорит, – что вы едете в поезде и вам надо познакомиться…” А мне и представлять нечего, я сюда добиралась товарным вагоном. До сих пор качает. Сыграла на “ура”. Все в голос смеялись, а он сказал, что я талантливая, но… неотёсанная». – «Главное – талант твой заметил», – засмеялся Сергей.
Студенты ВГИКа жили под Москвой в лосиноостровском общежитии и каждый день совершали «марш-броски» в институт и обратно. По утрам через редкий перелесок мчались к платформе «Северянин», штурмом брали электричку, потом автобус и в последний миг перед звонком шумной оравой врывались в институт. Вечерами всё повторялось в обратном порядке. Одновременно с Сергеем Бондарчуком во ВГИКе, в студии Бибикова и Пыжовой, на первом курсе обучалась и Нонна Мордюкова. Об этих незабываемых ежедневных поездках она вспоминала: «Послевоенный ВГИК являл собой зрелище пёстрое и необычное, семнадцатилетние девочки, совсем ещё дети, выросшие на скудных харчах военных лет, и недавно вернувшиеся с войны ребята – крепкие, совсем взрослые, в неизменных гимнастёрках без погон: другой одежды у многих просто не было. Если электрички из Москвы у “Северянина” не останавливались, то все студенты – человек восемьдесят или сто – спрыгивали на ходу. Машинисты, зная это и беспокоясь за жизни вгиковцев, всегда притормаживали поезда. И мы, вылетая из вагонов, скатывались вниз, переворачивались несколько раз на спине… И так – четыре с половиной года! Здоровяк Сергей Бондарчук прыгал с поезда всего два с половиной года, он во ВГИК пришёл сразу на третий курс».
