«Современник» уже начался. Я бережно храню крохотный клочок бумаги – заявление, написанное в отдел кадров МХАТа, в котором я сформулировал свое желание работать в Студии молодых актеров, которая на тот момент была даже не театром, а неким странным кочевым объединением, не имевшим своего помещения, «театральной мечтой».
Подтверждением величия Московского Художественного театра, его методологии, учения Станиславского и Немировича-Данченко о живом актере, живой жизни человеческого духа, воспроизводимой на сцене сегодня, здесь, сейчас, и было рождение в недрах Школы МХАТа нового организма, по сути дела, взрывающего Художественный театр изнутри. Вполне закономерно, что МХАТ не принял и не вобрал в себя Студию молодых актеров, что было, может быть, одной из самых трагических ошибок этого театра. А в восьмидесятом году «Современник» не примет мое предложение, когда я попытаюсь привести в театр целый курс моих выпускников. История повторяется.
Однажды, представляя молодых актеров, кто-то сказал: «Вот они, наши будущие гробокопатели». Формулировка мне очень понравилась, потому что она жестко соответствует жизненному содержанию. «Гробокопателей» из Студии молодых актеров не то что не привечали – их глухо и мрачно отторгали. Я даже не могу вспомнить кого-нибудь из мхатовских «первачей», кто был бы чувственно заинтересован в нашем существовании. Просто надо перечитать «Театральный роман» и вспомнить, что испытывали старшие, начиная Вишневским и заканчивая Качаловым, по поводу прихода молодой поросли – Тарасовой, Еланской… Что они чувствовали, когда вывешивалось распределение ролей? Им было за пятьдесят, кому-то больше… Камнем кидать в них не стану.
Успокоившийся, застывший, сложившийся театр – это саморегулирующаяся, самовоспроизводящаяся и самосохраняющаяся система. Поэтому она отторгает все, что подвергает ее сомнению.
Вот такие обстоятельства сопутствовали рождению Студии молодых актеров под руководством Олега Николаевича Ефремова.
Ночные бдения, репетиции «Вечно живых», по сути дела, были продолжением радостных занятий профессией. В те поры никаких художественных свершений, на мой взгляд, я не делал. Годился, наверное, мой экстерьер, моя тонкая шея, которая, будучи обернутой трикотажной фуфайкой, в сочетании со спортивными штанами, заправленными в тяжелые бутсы, составляла довольно жизненный облик студента Миши в «Вечно живых».
Валя Гафт впоследствии описывал мою внешность так:
Худющий, с острым кадыком, В солдаты признанный негодным, Он мыл тарелки языком, Поскольку был всегда голодным.
Но лицо было округлым, довольно милым. Круг ролей, которые мне приходилось играть в «Современнике» в первые годы, естественным образом вытекал из моих физических, двигательных, психофизических и прочих данных. Вообще-то это амплуа называется «лирический герой» или «молодой герой», но советское время требовало своего; молодой герой обязательно должен был быть производственником, добывавшим авторитет на ударной стройке, у мартена или у станка. Мои герои были вступающими в жизнь школьниками или студентами, людьми достаточно разными, объединенными желанием найти свое призвание в жизни. Казалось, круг исполняемых мною ролей неотвратимо должен был привести к последующему тиражированию самого себя в разных ипостасях. Но этого, к счастью, не случилось.
Иные мои актерские данные все равно были раскрыты и востребованы.
И произошло это в «Современнике».
Костяк будущего «Современника» организовывался и структурировался, конечно же, вокруг Олега Николаевича Ефремова. В костяк входили Галя Волчек, Игорь Кваша, к ним присоединился Женя Евстигнеев, учившийся на курс младше них и на курс старше меня. К ним примыкали Виктор Сергачев и Лилия Михайловна Толмачева, в то время актриса Театра Моссовета (та самая актриса, которая слушала меня перед поступлением в Школу-студию). Из шестерых, составляющих ядро будущего театра, я был младшим. Младшим, неженатым и не абсорбированным в городе Москве.
К основной группе естественным образом прирос Коля Пастухов, чуть позже пришла Мила Иванова. Разово сотрудничали с нами Марьяна Белова, Сусанна Серова, игравшие девочек в спектакле «В поисках радости», Гена Павлов, ставший потом режиссером телевидения. Затем в дело вошли Миша Зимин, Боря Гусев (актер из провинции, приятель Жени Евстигнеева, который его и рекомендовал). Позже я привел в театр своего однокурсника Володю Паулуса. А со временем в театре появились и так называемые «кандидаты в труппу».
Олег Ефремов
Олег Николаевич был первым среди нас не по должности, а по любви. Всегда. Даже когда он ушел из «Современника» во МХАТ по истечении четырнадцати лет. Это было, как бывает в жизни, когда отец уходит из семьи. Отец любимый, отец – безусловный авторитет… Отец.
Я был влюблен в Олега Николаевича, ведь он один из трех моих учителей в профессии, помимо Н. И. Сухостав и В. О. Топоркова. Ефремов дал мне некий компас ощущения себя по отношению к сообществу, осознания себя в сообществе.
Он был не просто вершителем судеб (это будет несколько неверно) – он был вершителем распорядка моей жизни на протяжении довольно долгого времени. Самостоятельным я стал, пожалуй, когда кино окончательно затянуло меня в свою мясорубку и когда через несколько лет я женился, стал отцом.
По сути дела, влюбленность в педагога есть защитная прививка против пошлости, глупости, против дурной заразы в профессии. Не случайно же на первых порах критические стрелы были направлены в актеров «Современника»: о нас писали, что мы «все, как один, – Ефремов». Кто-то, может быть, до сих пор остался на него похожим, а с людьми талантливыми произошла желанная метаморфоза – они стали сами собой. При наличии собственного содержания и дарования влюбленность в педагога проходит естественным образом. Сбрасывается, как хитиновый покров, от которого освобождаются тараканы или раки, увеличиваясь в размерах.
А нежная признательность Олегу за мое становление неизбывно существует во мне на протяжении всей жизни.
Таинство создания нового театра, полемизировавшего с МХАТом, и многое из того, что делал Олег Николаевич, обусловливалось успешностью его актерской практики в театре. В Центральном детском театре Ефремов был звездой первой величины. Там же он сделал свою первую, замечательную режиссерскую работу – водевиль Коростылева и Львовского «Димка-невидимка».
И сегодня, в мои семьдесят семь, для меня фигура Олега Николаевича Ефремова, конечно, является одной из самых значительных, равно как в годы успеха, так и в годы неудач. Фигура чрезвычайно противоречивая, сложная, драматическая и, может быть, даже трагическая, но удивительная в своем стремлении к переустройству и совершенствованию театра в формах очень ясных и простых. Он придумал и создал новый театр. С Ефремова начался отсчет нового театрального времени.
Не могу не рассказать и о своих товарищах, вместе с которыми мы начинали «Современник» под предводительством Олега Николаевича Ефремова.
Евгений Евстигнеев
Женя Евстигнеев. Вспоминая его, я ощущаю радость, испытанную мною от его игры на сцене. Может быть, это были секунды счастья от ощущения безграничности нашей профессии? И удивление перед талантом человека, который никогда не делал свою работу ниже определенного уровня. Мне могут возразить, что Женя Евстигнеев был не самым образованным человеком, но к культуре настоящей – душевной – это не имеет отношения или имеет лишь относительно.
