Когда в Москву приезжали такие «неожиданные» люди, как председатель Национального собрания Франции Шабан-Дельма, то их непременно привозили в наш Подвал. Министр культуры Демичев приглашал на наши спектакли министров культуры социалистических стран. Наличествовали и другие признаки вполне зримого спроса и признания.
Начиная, пожалуй, с декабря 1979-го о студии на Чаплыгина стали очень много писать. Авторами статей были лучшие журналисты и критики того времени: Алексей Аджубей, Евгений Сурков, Александр Свободин, Евгений Рябчиков, наконец, Инна Соловьева – выдающийся театральный критик современности, культуролог, большой мой друг.
Отторжение новой актерской генерации
Я не могу припомнить, чтобы так много писали о курсе, который еще только заканчивал естественный период своего академического театрального образования. К весне восьмидесятого стало очевидно, что надвигается некое чрезвычайное событие, что может родиться новый театр. А в мае-июне того же года ЦК комсомола послало студию на гастроли в Венгрию, где мы имели настоящий, шумный, большой успех. Это в восьмидесятом году, когда у ВНР уже не было симпатии к Советскому Союзу. И не в том было дело, что к тому времени я уже поставил в Венгрии, в городе Веспреме, несколько спектаклей и имел орден Знамени ВНР. Мы на самом деле были в хорошей форме.
Все это вместе взятое давало нам почти абсолютную уверенность, что у нас уже есть с чего начать свой театр, что мы имеем на это заслуженное право, но… Судьбе было угодно распорядиться по-другому. Про то, как мать, оставившая грудь во рту у спящего ребенка, попросту душит его, украинцы выражаются так: «пид серцем приспала». Мою первую студию постигла та же участь. По возвращении из Венгрии нашему здоровому начинанию попросту скрутили шею.
Сначала к нам стали наведываться люди из отдела культуры ЦК партии. Потом пришел помощник первого секретаря Московского горкома партии Юрий Изюмов. И гром прогремел. Он выскочил из подвала, даже не досмотрев до конца «…И с весной я вернусь к тебе…». Залезая в свою черную «волгу», багровый Изюмов прокричал мне: «Тебе только прокукарекать бы, а там хоть и не рассветай!»…
Прибавьте к этому доносы, красочно повествующие о том, как и в какой форме я обучаю своих студентов. На меня стучали, кстати, не только в отдел культуры, но и в ГБ и в другие важные инстанции. В конце девяностых годов однажды, по чистой случайности, всплыли некоторые подробности того времени. Девочка, систематизировавшая нашу библиотеку, одновременно с этим работала с архивами ГБ и ЦК. Так вот она принесла мне выписку из доноса зав. отделом культуры ЦК партии Зайцева о том, что делает в Подвале «зарвавшийся и безыдейный» артист Табаков. Могу сказать, что в чем-то он был прав. Я воспитывал в своих учениках дух свободного человека. Еще когда они были детьми, я давал им читать и «Один день Ивана Денисовича» Солженицына, и Платонова, и Замятина, и Авторханова. Все это, наряду с нашим капиталистическим типом развития, давало советской власти серьезные основания тревожиться по поводу того, куда, в какую сторону ведет свое дело Олег Табаков – хороший, талантливый артист кино, но не самый предсказуемый и коммуникабельный человек во взаимоотношениях с идейным руководством. А чего мне было с ними разводить коммуникабельность? Это же было мое частное предприятие. Я и вел себя сообразно этому. Готовил артистов для того, чтобы работать с ними на одной сцене.
Ну не могло мое поведение понравиться.
Мечту о новом театре уничтожили руками вполне конкретного человека – Виктора Васильевича Гришина, члена Президиума, члена Политбюро ЦК КПСС, первого секретаря МГК партии, окончившего Коломенский паровозостроительный техникум и по этой причине действительно всерьез разбиравшегося в вопросах культуры, искусства, а также сельского хозяйства и промышленности.
Для того чтобы открыть театр, требовалось разрешение либо Министерства культуры, либо Комитета по культуре города Москвы. Вот это разрешение Гришин выдать и не позволил, мотивируя свой поступок «политической незрелостью» и «непредсказуемостью поведения» Табакова. Таким образом, этот человек отнял у нас семь самых прекрасных, самых смелых лет, когда мы верили в свои силы, когда можно было горы свернуть и легко сделать то, для чего нам впоследствии потребовалось столько времени.
Из любимца Гришина я превратился… нет, не в гонимого. При всей своей мощи он не смог бы меня сожрать, потому что я был уже значительной и автономной персоной в театрально-кинематографическом цехе. Но не мог я его и победить… Письмо в мою защиту с просьбой о создании театра подписывали известные люди: С. Т. Рихтер, Д. Н. Журавлев, М. А. Ульянов, B. C. Розов… Они с этим письмом ходили на прием к Гришину, но их просьба была категорически отвергнута. Как рассказывал мне Виктор Сергеевич, человек деликатный, но прямой, позвонивший сразу после возвращения из горкома партии: «Вы знаете, Олег, а ведь никто про вас хорошего слова не сказал. Понимаете, какая вещь?» Милый, милый дядя Витюша…
Между тем после всего случившегося общественные организации Бауманского района продолжали помогать нам, как и раньше. А это означало, что от существования, хотя бы и полулегального, нашего маленького театрального организма, пробивавшегося зеленой травинкой сквозь асфальт, что-то прирастало к душам людей, стремящихся попадать на наши спектакли снова и снова.
Я продолжал бороться за жизнь своего театра. Вместе с Анатолием Смелянским, который в то время был завлитом в ЦТСА, мы составили следующий план: я пойду в ЦТСА актером и режиссером, а ЦТСА даст нам малую сцену для наших работ и экспериментов. При условии, что берут всех – пятнадцать человек сразу. Этот план поддержал мой приятель, служивший в Политическом управлении армии. Все было сговорено, но в последний момент Гришин опять перекрыл нам кислород. Я включаю другой сценарий: решаюсь взять гастрольный Театр комедии при ВГКО. Тогда ВГКО возглавлял опальный бывший секретарь обкома партии с Сахалина, человек смелый, не побоявшийся мне дать этот театр, приняв всех моих выкормков. Казалось, дело на мази, вот-вот должно было получиться – и опять нас раздавили. Третий план был уже совсем фантастический: оздоровление нравственного климата в подмосковном городе Подольске, славившемся высоким процентом преступности. Придумали так: мы организуем театр, и все криминальные элементы с улицы пойдут в театр, смотреть спектакли и нравственно оздоравливаться. Но нашу хитрость быстро расчухали и решили: «О-о-о! Да он хочет там сделать вторую Таганку!» Да, вычисляли они все не просто грамотно, но и очень серьезно. Придушили и наш «подольский проект».
Последним был мой отчаянный вопль, обращенный к «Современнику»: «Возьмите нас к себе, мы будем делать все, что полагается молодежи: играть эпизоды и массовые сцены, а за это, по ночам, в свободное время, готовить свой репертуар!» Но я услышал: «Нет, Лёлик, этого не будет, потому что ты человек увлекающийся, сегодня тебя интересует одно, завтра другое…» И не то чтобы я подвергал сомнению формулировку, что я «человек увлекающийся» и даже человек легкомысленный. Мне стала очевидна закономерность ошибки, регулярно совершаемой театрами на протяжении долгого времени. А это, на мой взгляд, была ошибка «Современника», такая же, как и ошибка МХАТа, в 1957 году отторгнувшего от себя «Современник».
